Сергей Морозов - Великий полдень

Мне, увы, так и не удалось ознакомиться самолично с пресловутым «святым письмом». Еще до моего возвращения Альга убедила наших старичков и Майю, на которую, кстати, письмо произвело самое тягостное впечатление, что лучше сразу уничтожить все копии, побыстрее забыть об этом, и даже пошутила, что, мол, жаль, что уехал о. Алексей, может быть, надо было ему хорошенько покадить после своеобразного бесовского наваждения, после того как потусторонние силы напомнили о себе таким неожиданным образом. Не хватало еще чтобы подобная скверна попалась на глаза детям! Старички согласились, что это мудро, и глупые тексты были тут же преданы огню в камине гостиной. У всех как-то сразу отлегло от сердца. У меня, однако, возникло ощущение, что текст этот, сам по себе, может быть, абсолютно бессмысленный, является одним из характерных звеньев логической цепочки событий, точнее, общего потока реальности, о котором я говорил выше.

Руководимый здоровым любопытством, я попытался выяснить все возможные подробности, но женщину уже унесла электричка, и разыскать ее было бы, наверное, нелегко. Да и не стал бы я этого делать. Майя и Альга вообще не испытывали желания вспоминать и пересказывать содержание письма, а по словам наших старичков, которые еще некоторое время обсуждали этот инцидент, выходило что-то совершенно неудобоваримое и бестолковое — что то вроде донельзя извращенных случайных фрагментов из Апокалипсиса.

Речь в письме шла о некоем святом граде, который воздвигнут над бездной, и о некоем младенце мужеского пола, который родился для того, чтобы пасти народы железным жезлом. Зачат же сей младенец женой, облеченной в солнце и с луной под ногами, от красного дракона. Обликом дракон походит на многоглавую гидру и того самого зверя, который вышел из бездны с намерением воцариться на земле, а град святой превратить в змеиное логово, изгнав младенца в пустыню. В письме также утверждалось, что многие люди стали почитать дракона за благодетеля, за самого близкого человека, и даже готовы призвать на царствие. Имя же его, прежде указанное открыто и ясно тремя шестерками, ныне скрывается как величайшая тайна. Сам же он, кроме многоглавости, описывался как существо двуликое и двуполое: один лик как бы мужской, а другой как бы женский. Короче говоря, последний шанс дан нам, человекам, чтобы распознать под маской зверя, который назвался столпом семьи человеческой. И мы, люди, должны поклониться младенцу и матери его, облеченной в солнце, а также просить младенца, чтобы тот стал избавителем и сразился со зверем и уязвил змееподобное чудище в пяту и убил его (ибо так предначертано) — иначе произойдут на земле великая смута и неминуемая битва, каких не бывало от сотворения мира. Все оружие будет разбито оружием. Не останется ни меча, ни стрелы, но конца сражению еще не последует. Это будет страшная битва между равными и подобными: лев будет пожирать льва, скорпион жалить скорпиона, агнец бить рогами агнца, голубь клевать голубя, а человек истреблять человека — покамест все сущее на земле, одержимое яростью, не истребит самое себя без всякой надежды на спасение. Но последний шанс, якобы, не упущен, еще есть время, полвремени, четверть времени или хотя бы одна его сорокотысячная часть и мера, о чем, собственно говоря, и сообщалось в данном «святом письме». Тем, кто его прочел, в частности, всем нашим, под страхом вечной смерти вменялось в обязанность переписать его и передать ближним, дабы каждый был оповещен. Тогда, дескать, магическая линия вокруг зверя замкнется, восторжествует истина, и каждый поднимет руку и укажет перстом на того, кому прежде поклонялся, как Богу, а младенец прозреет особым зрением и вооружится истиной, чтобы уже навечно положить предел нечистой власти…

Разбирать подобный бред с целью доискаться в нем смысла — и вообще рационального зерна — было, конечно, бесполезно. Но именно этот случай дал мне уверенность, что все произошедшее ранее, а также произойдет в будущем, подчинено железной логике. Мне как будто открылась некая потайная дверца и удалось заглянуть в таинственное смежное пространство — туда, где располагалась вся механика бытия, приводящая в действие то, что дается нам в ощущениях. Как если бы, скажем, на огромном пароходе вы заглянули бы в машинное отделение и увидели там нагромождение движущихся поршней, маховиков, пружин, шестерен, и, несмотря на то, что ничего бы не поняли в принципах работы механизмов, все равно бы ощутили своего рода прозрение — ощутили логику происходящего, получили представление о том, как вся махина движется.