Облака разрастались. Крупнокурчавая кайма их, возносясь к луне, делалась еще белей, мертвенней. Вместе с тем, углубляя контраст, то неясное, но громоздкое, что, подпирая кайму, неотвратимо выдвигалось из-за вершин тайги, с запада, по цвету и оттенкам своим было чернью по серебру, воронением по стали. Характерные цвета снеговых облаков. Они и днем такие же. Потеплело, как бывает накануне хорошего снегопада. Валентин забеспокоился уже не на шутку. И тут же в глубине, как бы вторым планом, подумал, что забавное существо — человек: то сидит себе спокойно, никуда не рвется, но стоит появиться такому Васе с каким ни на есть известием, как тотчас засвербит ему мчаться куда-то немедленно, безотлагательно, в сей момент! Получается, двигатель работал все время, только на холостых оборотах, но вот включили сцепление — и готово: понеслась душа по бездорожью…
Валентин повернул к дому, намереваясь сейчас же завалиться спать и проснуться как можно раньше, но вдруг остановился. Взгляд безотчетно скользнул вдаль, отыскивая ту боковую долину, где сегодня велись взрывные работы. Она пряталась сейчас в глубокой тени и более угадывалась, чем различалась. Перевал же в ее верховьях при этом ярком, но слепом свете луны был и вовсе невидим.
В ледоход на большой реке, протекающей через многие и разные земли, льдины несут на себе всякое. Иногда — неожиданное: не предметы и вещи, а, скажем так, некие обрывки бытия. Часть зимней автодороги. Прорубь с протоптанной к ней тропинкой. Угол загона для скота с изгородью из жердей, охапкой сена, забытыми санями и кучей навоза; как и почему все это оказалось на льду — большая загадка.
Такое или похожее Валентину доводилось видеть не раз. И теперь он вдруг вспомнил это, подумав о покойном старце, лежащем по ту сторону перевала. Человек, отравленный золотом, — так он определил его для себя. Закостеневший в кержацком понятии о тайге как о тучной корове, дарованной ему в неограниченное владение самим господом богом. Захочу — зарежу, захочу — доить стану. «В горе» у него своя золотая жила. «В хребте» — свой заветный кедрачишко с белками да соболишками. Его принесло из прошлого на какой-то метафорической льдине времени. Через годы и земли, как вывел Валентин из его бормотанья той ночью в землянке. Стало быть, мог же человек что-то увидеть, понять. Не увидел, не понял. Мрачно таил память «о моем золоте в моей горе» — как нарезной вкладыш в стволе дробовика. Вернулся, стал рыскать, искать свою жилу. Нашел ли?..
Небо заволакивалось все сильнее…
Рассвет следующего дня застал Валентина далеко в тайге.
Он проснулся, как и поставил себе перед сном, еще очень затемно, в наполненной храпами избе и с подспудным ощущением, что в мире что-то изменилось. Не слухом уловимая, а воспринимаемая всей совокупностью чувств снаружи доносилась тишина — особая тишина свежевыпавшего глухого пухлого снега. Было необыкновенно светло: к свету луны примешивался рассеянный светлый полумрак снегового сияния. «Командирские» показывали четыре утра с небольшими минутами.
Валентин собрался быстро. Рюкзак был уложен еще с вечера. Как он и просил, ложась спать, в печке, в теплой еще золе, для него были поставлены чайник с чаем и котелок каши. Зарядка, обтирание снегом и скорый завтрак времени заняли немного. Еще не было пяти, когда он тронулся в путь.
Слегка ущербная и по-прежнему высокая луна светила с удвоенной силой, будто надраенная пронесшимися за ночь снеговыми облаками. Капельно ярки были звезды. В черном небе неуловимо присутствовал некий водянистый блеск, как в оконном стекле, по которому сбегает плывучая дождевая пелена. Выражение «темна вода во облацех» вспомнилось само собой.
Как-то очень неощутимо лунный свет сменился рассветным. Валентин упустил тот момент, когда ночь иссякла и тайга сделалась серо-синей, обрела глубину. Тогда он остановился на миг, оглянулся. Звезд не виднелось ни одной; небо уже не было водянистым и черным, а было оно просто темным, а на востоке — зеленовато-прозрачным, и по нему розовыми барашками радиально взбегали ввысь веселые маленькие облака.
Тропу Валентин знал и помнил, но последние снегопады наглухо упрятали ее, особенно в тех местах, где она шла по россыпям. Можно было спуститься на лед Нюрундукана — ровный белоснежный тракт меж двумя стенами леса, — но, опасаясь «сушенцов», пустот подо льдом, он предпочел держаться берега.
Вообще, начавшиеся морозы многое изменили. Неприметный по осени ключик, курчаво и буйно наплавляя слой на слой, наворочал причудливые бугры зеленоватого льда да еще растекся наледью, можно сказать, на полтайги. И это невольно удивляло, поскольку замерзший Нюрундукан хоть и небольшая, но все-таки речка, смирно белел во всегдашних границах своих берегов.
Читать дальше