Владимир Митыпов - Геологическая поэма

Ася наконец-то убрала свой фотоаппарат, подошла и стала рядом. Вид у нее был не столь хмурый.

— Что, спускаемся? — вопросительно посмотрел на нее Валентин.

Она кивнула, вглядываясь в глубину кулуара, и при этом глаза у нее опять напряженно сузились.

— Тогда ты стой пока здесь, — распорядился он, — а я спущусь вон до того уступа, видишь? — Сделав шаг обернулся и предупредил — После дождя лишайник скользкий, так что ты осторожней!

Она отвечала рассеянным кивком.

Собственно, еще никакой сложности не было — требовалась одна лишь элементарная осторожность. С горами шутки плохи — Валентин и не собирался шутить. Он двинулся со всей аккуратностью и вниманием. Сразу же стало ясно, что под щебенкой — почти гладкая плита. Опора в высшей степени предательская. Это заставило его резко взять влево и спускаться, держась вплотную к стене, где при необходимости можно было подстраховаться. Потом щебень кончился, но зато обнажились перекошенные поверхности кое-как состыкованных глыб. Их густо покрывали слизистые лоскуты лишайника, зеленовато-коричневые, со словно бы обугленными омертвевшими краями. Путь вдоль стены по-прежнему оставался наиболее надежным вариантом.

Спустившись до уступа, Валентин остановился. Это была громадная глыба, которая в незапамятные времена сошла откуда-то сверху и заклинилась вот здесь, образовав наклонную ступень высотой около двух с половиной метров. Но ее можно было обойти с краю и спуститься по весьма кстати оказавшимся тут выступам стены. А дальше — опять-таки крутое щебнистое дно, которое через небольшой промежуток обрезалось краем следующего уступа. Валентин от души пожелал, чтобы уступ тот оказался последним и не более высоким, чем этот. Впрочем, ничего опасного пока не усматривалось, и вряд ли оно будет. Похожее не раз встречалось в нынешнем сезоне, и вообще не такая уж это диковинка в горных маршрутах.

Решив проверить, насколько надежен выбранный путь, Валентин спустился вниз, но не до конца — остановился на середине, на небольшом выступе, чтобы не терять из виду Асю. Возвышаясь по грудь над кромкой уступа и цепляясь кончиками пальцев за неровности в стене, он обернулся, ободряюще махнул свободной рукой.

— Заметила, где я шел? Вот так же и иди!

Близоруко, как ему вдруг показалось, вглядываясь себе под ноги, она сделала шаг, другой, третий… Теперь Валентина заботил нижний уступ, и он перевел взгляд в ту сторону, прикидывая, как к нему лучше подобраться. В этот самый момент все и случилось. Легкий вскрик. Он мгновенно повернул голову. И увидел несуразное. Абсурдное!! Ася, упав, катилась в его сторону. К уступу. С нарастающей стремительностью. Безвольно, безмолвно. Нечто неодушевленное. Миг — и ее вынесло на уступ. Миг — она отделилась от него. Валентин почти инстинктивно сделал единственное, что мог в этой ситуации: выбросил руку — пальцы намертво впились в Асину куртку. «Ошибка!» — мелькнуло в голове, но он знал: это та ошибка, которую необходимо совершить, чтобы остаться человеком. Он знал: Асю ему не задержать и не удержаться самому — его неминуемо сорвет.

Так оно и случилось — одним рывком его сдернуло с крохотного выступа и швырнуло вниз…

— …Вставай же, прошу тебя… Прошу… Уже ночь близка, а тебе еще так много нужно успеть…

Безостановочно бегущие тени не давали разглядеть эту туманно колышущуюся фигуру, но он понимал: она страдальчески тянется к нему, простирает руки… «Мама? Разве ты жива?.. И почему ты здесь?..»

— …Надо идти, сынок… Ты должен встать и пойти… Я буду с тобой на всем пути…

«Да, мама, сейчас… Сейчас…»

Тени заспешили, потекли, сделались струйчатыми, и тогда он сообразил: это же полоса летного поля, какой она видится из идущего на посадку самолета… Затем — резкое торможение, и он увидел ее, жесткую аэродромную землю. Почему-то ее бросило к самому лицу, вплотную к глазам. «А как же самолет?» — едва успел подумать он, делая непроизвольную попытку шевельнуться, как в нем алым пламенем взорвалась боль…

«М-мама… подожди, я сейчас, сейчас…»

Не открывая глаз, он попробовал «прозвонить», как электрическую цепь, свое тело: как они там, руки, ноги, спина, грудь… Эта инвентаризация удалась плохо — боль заглушала все. Она пульсировала, как огромное сердце, заполнившее его от головы до пят. А через миг стало казаться, что сам он и есть одно сплошное обнаженное сердце, вынутое из грудной клетки и брошенное на раскаленный колючий щебень.