Владимир Митыпов - Геологическая поэма

— Не знаю, как там у них положено, у вертолетчиков… Есть, конечно, правила запрещающие, есть обязывающие, но не об этом речь. Я что хочу сказать… как человек человека я его тогда, кажется, понял: он боялся летать…

— Идешь ты пляшешь! — недоверчиво уставился Роман, но тотчас спохватился — Нет, я не спорю — есть такие, которые боятся летать, лично знаю, но чтобы вертолетчик, профессионал…

— Видишь ли, это мои догадки, всего лишь. Я потом не раз вспоминал его… его нервные жесты, эти черные перчатки, хотя они-то вроде бы при чем тут, верно?.. Мне кажется, что-то с ним однажды случилось… что-то он пережил такое, после чего стал бояться… Нет, это не трусость, это болезнь. Он летал — летал, каждый раз преодолевая страх, представляешь? Для этого нужно мужество. Он был мужественный человек, но… наверно, очень тяжелый. С таким разладом в душе другим быть трудно.

Роман засмеялся.

— Старик, может, ты не ту березу рубишь? Взгляни на это проще допустим, парень элементарным образом поддавал, а? Не в полный рост, конечно, но и не слабенько. Ну, и потерял кураж, как говорят циркачи. Что, скажешь, так не бывает?

— Это летчик-то?

— А нынче кто не поддает! Где он теперь — из авиации не поперли, нет? Ты его когда видел?

— С той поры никогда, — Валентин помолчал. — Погиб он, бедняга, где-то через месяц. С тем же экипажем. В воздухе оторвалась лопасть, и вертолет развалился на куски…

— Господи помилуй! — басом произнес Гриша.

— Вот именно! — Роман укоризненно покосился на Валентина. Рассказики у тебя, старший геолог! Вчера выдавал черт-те что и сейчас… Старики, может, все же поедим, а? Или деньгами получим?

Гриша встрепенулся, зачерпнул ложкой, попробовал. Подумал и зачерпнул снова.

— Ну? Готова дочь попова?

— Пища! — уважительно сказал Гриша, жмурясь от удовольствия.

После еды, не мешкая, принялись устраиваться на ночь. Палатку решили не ставить — комары не досаждали, дождя не предвиделось. С наветренной стороны костра расстелили брезент, раскатали мешки, надули матрасы. Раздеваясь, Валентин спросил у Романа:

— Как ты? Подряд три дня в седле наверно, трудно с непривычки.

Роман пренебрежительно махнул рукой.

— Пшено это, Валя! Конь везет, а ты сидишь — все дела. — Он помолчал и спросил уже другим, серьезным телом — Так ты думаешь, он предчувствовал?

— Кто? — не понял Валентин.

— Этот твой вертолетчик. Мне показалось, у тебя что-то такое было в подтексте, а?

Валентин ответил не сразу. Аккуратно свернув одежду, он сложил ее под голову, залез в мешок и только после этого сказал:

— Не было ни в под, ни в над… Я думаю, ему надо было просто вовремя уйти. Страх притягивает беду. Не зря сказано: смелого пуля боится.

— Погоди, ты же сам назвал его смелым…

— Я говорил — мужественный, а не смелый. Это разные вещи. Смелый, он вообще не ведает сомнений.

— Ид-дешь ты пляшешь со своим психоанализом! Фрейд нашелся.

— Ладно, засыпаем!

— Давай.

Замолчали. Гриша уже сладко похрапывал. Валежины, уложенные в огонь по-таежному сомкнутыми концами на толстую поперечину, горели несильно, замедленно и устойчиво.

Лежа на боку, Валентин глядел на Кавокту, хорошо видную сквозь просветы кустарника. Река шла с ровным негромким гулом, в котором, однако, явственно различались журчание, и рокот, и плеск, и взбулькиванье. Переливчато мерцающая слюдяным блеском поверхность ее была неуловимо черна возможно, по контрасту с ночной белизной прибрежных отмелей, с пенными бурунами на перекате. Над дальней косой чуть угадывалась призрачная дымка, и даже не дымка, а лунный свет, который от речной прохлады вроде бы сгустился в голубоватый легкий туман. Ночь и луна преобразили лес деревья по берегам стояли не по-дневному сомкнуто, отрешенно застыв, их хвойные одеяния отливали прохладной голубичной сизостью. Островки кустарника издали казались бархатисто-белесыми, вроде вербных шариков. На травянистых полянах словно лежал иней.

Против ожидания, сон не приходил. Давно приучивший себя засыпать по желанию, Валентин ощущал чувство досады и недоумения. Неужели его до такой степени растревожил предстоящий маршрут с Романом? Или все это воспоминание о том едва знакомом вертолетчике? Вздохнув, он повернулся на спину.

— Не спишь? — послышался ничуть не сонный голос москвича.

— Нет.

— Я тоже. Слушай, ночь-то какая, а? Море удовольствия! Леший бродит, русалка на ветвях висит…

Валентин фыркнул.

— Чего смеешься? Я ведь и в школе когда-то учился, не только в институте… — Роман завозился, устраиваясь поудобнее в мешке, проворчал — Дерсу Узала-то наш, а? Храпит себе, как овцебык… даже завидно… — Чиркнул спичкой, закуривая. — Не думал в этом году попасть в поле, — продолжал он минуту спустя. — Не до поля было. Стрелец монографию кончает, помогать ему надо. И своя диссертация… ну, правда, чернуху я слепил…