Моника Фагерхольм - Американка

Это случилось позже, ночью в ту субботу или в следующую. Сандра выскользнула из-за стола и отправилась спать, а вечеринка продолжалась, как обычно, без всякого ее участия. Но несколько часов спустя она проснулась от шума в коридоре. Слышались возбужденные голоса, и одновременно, за всем этим, звенел дверной звонок.

Nach Edward und die Sonne. Die Sonne. Die Sonne.

— Только через мой труп войдет она в этот дом! — Услышала Сандра и узнала голос Пинки, та стояла в коридоре и кричала. А еще слышался другой голос, который, ясное дело, принадлежал Аландцу, голос успокаивающий.

— Ну, Пинки. Угомонись же!

— Ну, Пинки. Конечно, я не стану ничем тебя огорчать.

А на заднем плане тем временем громко звучал тот невыносимый припев, снова и снова.

Nach Edward und die Sonne. Die Sonne. Die Sonne. Schnapps…

Было ясно, что на лестнице стоит кто-то, кого Пинки ни за что не желает впускать.

Потом на время все поутихло, но что-то происходило у входной двери; затем вдруг застучали в дверь Сандры.

— Сандра? Ты проснулась? Она хочет поговорить с тобой.

Сандра поднялась, открыла дверь, снаружи в коридоре стояла Бомба Пинки-Пинк, в таком волнении Сандра никогда прежде ее не видела, в руках она держала куртку Сандры.

— Вот, — сказала Пинки и протянула Сандре ее куртку. — Извини, что разбудила. Но это самозащита. Она там снаружи. На лестнице. Она хочет… — И голос Пинки дрогнул. — Ноги ее не будет в этом доме, так я сказала.

Сандра надела куртку и вышла, конечно, у двери стояла Никто Херман, ее не пускали в дом. Никто Херман снова приехала на такси к дому на болоте, и вот теперь такси уехало, а Пинки ее не пускала, что ей было делать? Все это висело в воздухе, когда Сандра вышла на лестницу к Никто Херман, но она ничего про это не сказала, а просияла, потому что, вопреки всем неожиданным препятствиям, была в прекрасном настроении. Она заявила, что это ради нее, Сандры, она прикатила сюда на такси из города у моря.

Потому что вспомнила одну вещь, которую хочет сказать Сандре, важную вещь.

— Сядем-ка здесь. — И они уселись на лестнице, Никто Херман и Сандра, они сидели в темноте на морозе, было очень красиво, потому что небо было ясное и все в звездах — тысячи звезд мерцали над их головами. И Сандра вдруг обрадовалась, что вышла на улицу к Никто, и перестала сердиться, что ее разбудили и почти вытащили из постели посреди ночи.

Наоборот. Она поняла, что именно этого мгновения не хотела бы пропустить. Ни за что в жизни.

Никто Херман рядом с ней. Никто, разбушевавшаяся и пьяная, которую нельзя не любить — которую все любили, и Пинки тоже, и это все усложняло.

Никто Херман обняла Сандру и стала объяснять, что проделала всю дорогу из города у моря, чтобы рассказать Сандре… но мысли ее немного мешаются, так что она не припомнит, о чем именно… но вот, кстати, о звездах:

— Надо смотреть на звезды, Сандра.

— Внимательно, Сандра.

— А потом, потом надо лишь… следовать за ними…

И никакой роли не играло то, что, как оказалось, никакой ошеломляющей правды Никто Херман с собой не привезла — все равно было здорово. И вдруг, почти как в сказке, внизу из-за угла дома появился Аландец, в руках он держал поднос с напитками.

В стаканы были вставлены бенгальские огни.

Такие яркие, такие сверкающие…

Аландец начал подниматься по лестнице, широко улыбаясь и стараясь удержать в руках поднос с сияющими напитками, он шел вверх по лестнице прямо к небу, где сидели они, к ним.

Сердце — бессердечный охотник. Пинки.

Любовь не скупится на унижения.

Такова уж она.

А Пинки, выходит, осталась одна в доме. Аландец улизнул через подвал, через «вход для официанточек», как его еще называли.

Ой, Пинки, Пинки.

И позже, позднее той же ночью, Пинки на полу в коридоре перед спальней Аландца, перед закрытой и запертой дверью. Пинки, всхлипывающая в короткой задравшейся юбке и торчащих на всеобщее обозрение розовых трусах. Словно собака. Потом Пинки заснула — легким несчастливым сном, в узком коридоре в доме в самой болотистой части леса, на ковровом покрытии, таком некрасивом-некрасивом, таком бежевом.

Сердце — бессердечный охотник.

Любовь не скупится на оскорбления.

Вот что о ней можно сказать.

Итак, Бомба Пинки-Пинк в конце концов получила отставку.

— Я больше не свободный мужчина, — будет твердить Аландец на следующее утро, объясняя дочери, что Никто Херман отныне будет чаще появляться в доме на болоте. — Ну, по крайней мере не на сто процентов, — добавит он, что само по себе интересно, ведь во времена Лорелей Линдберг он такого никогда бы не сказал.