Моника Фагерхольм - Американка

Шелковый жоржет.

И шифон с добавкой полиэстера.

Господи, он расплавился.

Он тоже не был настоящим.

Но потом она снова стала радостной. Шелковый жоржет. Органза. И шантунг.

Шамо-шелк — просто чудо.

И шифф…

Потом

Вдруг

Все

Закончилось.

Магазин продали с молотка.

Аландец и Сандра освободили его.

Погрузили ткани на машину и отвезли в дом в самой болотистой части леса.

Маленький Бомбей, все эти ткани.

— Мы уходим, здесь не осталось ничего интересного, — бормотала она и больше не казалась себе маленькой шелковой собачкой. Нет. Больше так никто не скажет.

— Давай назовем ее Лорелей Линдберг, — предложила Дорис в самом начале игры. — Всех в округе зовут Линдбергами, а раз она была неместная, то надо, чтобы это чувствовалось в имени.

Дорис умела убеждать. И это подействовало.

Она спрячет в сердце другие истории — словно их u не было.

В саду рассказов были пустоты — колодец, темный, как провал в земле, куда можно заглянуть.

Что это за тяжесть в душе, из которой ничего нельзя соткать?

Райан, вискоза — больше ничего.

Маленький Бомбей, все ткани — и мозаика, 1500 фрагментов, «Альпийская вилла в снегу», наполовину собранная, так и лежала на столе.

— Здесь так пусто. Я стреляю в мух из духового ружья. — Аландец стрелял холостыми в охотничьем кабинете. И пил виски. Возможно, так он пытался набраться мужества, чтобы зарядить ружье по-настоящему и положить всему конец. Самому себе и той маленькой девочке в бассейне.

You wanna implode your mind with the Exploding plastic inevitable?

Маленький Бомбей, все ткани.

Нет. Все это теперь в прошлом.

Плавание всухую.

Девочка скачет в бассейне. Туда-обратно — от края до края.

Аландец встал и на нетвердых ногах подошел к бассейну, с винтовкой.

Девочка прыгала и прыгала, словно не замечая его, глаза закрыты, туда-обратно.

Плавание всухую. Он поднял ружье и нацелил на нее.

Тут она замерла. Посмотрела на него беззащитными глазами.

Он опустил руки, ружье выпало, он заплакал.

Что это за тяжесть в душе, из которой ничего нельзя соткать?

Именно Дорис познакомила Сандру с Поселком. Сандра узнала Поселок совсем с другой стороны. До встречи с Дорис Флинкенберг она в основном бродила вокруг дома на болоте, без всякой цели. Иногда шла по следам мальчишки, при свете дня, конечно, и когда его самого не было поблизости. Приходила в разные места, например на озеро Буле. Двор кузин она тоже видела прежде, и другие дома, но они ничего для нее не значили. Голова ее была занята удивительными фантазиями, не имевшими ничего общего с реальной жизнью в самой болотистой части леса, они так поглощали ее, что, кроме них, она ничего не замечала, для других мыслей у нее просто не оставалось места в голове.

Часто в своих бесцельных блужданиях Сандра думала: а не преследует ли ее кто-нибудь, не следит ли за ней. Если на самом деле существовал дурной глаз, то действовал он как раз так — мальчишка в лесу и все прочее.

— А, Бенку, — сказала Дорис, когда Сандра завела о нем речь, — он чокнутый. Чокнутый, как… ЧОК-ЧОК на бочок, — продолжила она.

— Как это? — пропищала Сандра, но Дорис только плечами пожала:

— Сама увидишь.

Это не очень-то успокоило тревогу Сандры. Увидит что? Но задавать дальше вопросы было невозможно: Дорис Флинкенберг, верная своей привычке, перескакивала с одного на другое — на то, что, по ее мнению, было гораздо интереснее.

— Из-за озера. — Дорис указала на особенно заросший участок леса. — Вон оттуда я пришла. С самого начала. O'boy, Сандра. Ты бы только знала, какие психи у меня в роду, и с мамашиной стороны и с папашиной.

И Дорис снова чуть приспустила штаны и обнажила ужасный темно-коричневый шрам в форме решетки на левом боку.

— Знаешь, что это такое? — спросила она. Сандра покачала головой. — Это дело рук психов. Они живут там вон. За озером. Или, по крайней мере, жили.

— Но мы ведь туда не пойдем? — опасливо спросила Сандра.

— Ты что, свихнулась? — Дорис выпучила на нее глаза. — Я туда больше ни ногой. Никогда, ни за что! Теперь мы это место сторонкой обходим, сворачиваем на тропинку, что ведет в цивилизованные края.

После этих слов они перешли к дому кузин, который Дорис Флинкенберг представила Сандре как некий музей домашнего уюта. Здесь была кухня, такая чистенькая и блестящая, с кухонным комбайном, прекрасно месившим тесто для булочек, и был транзистор, который передавал прогнозы погоды, и кассетная магнитола «Поппи» — только ее нельзя было использовать как радио, потому что антенна давно отвалилась — с любимыми записями Дорис; «Тысяча классных любовных песенок для больных любовью», «Наша любовь — это континентальное дело» — и все прочие столь же невыносимые мелодии Дорис, записанные на кассеты.