Моника Фагерхольм - Американка

Я и Сольвейг, мы были почти в шоке — еще долго после.

Но, Дорис. Я не забыла. Я не забуду. Американка, ты не знаешь — это не проходит. Мама кузин, она…

— Плевать мне на то, как это было, неужели ты не понимаешь? — вдруг выкрикнула Дорис.

— Плевать мне на это! Не желаю слушать! Это ничего не значит! Я ничего ни о чем не знаю!

Дорис вскочила и бросилась в лес — а потом, потом Рита ее долго не видела. Совсем.

Так это все случилось. Она должна была отыскать Дорис, будет она думать потом. Она должна была.

Но она этого не сделала. Одно последовало за другим. Все продолжалось.

Вскоре наступила настоящая осень. Известно, как это бывает: вдруг гаснет какой-то свет, и не важно — выпал снег или нет. И все становится серым и унылым. Но такая погода или сякая — на самом деле наплевать на любую погоду; но той осенью, за несколько дней до того, как застрелилась Дорис, все вдруг покрылось инеем.

Проклятая погода. Проклятые Крысы. Проклятье. Проклятье. Проклятье.

Незадолго до этого, за несколько дней до смерти Дорис, Крысы учинили разгром в Стеклянном доме. Хотя, может, и преувеличение говорить так. Разгромили и разгромили. Собственно говоря, Крысы просто искали место, чтобы дать себе волю, и этим местом оказался Зимний сад, выступ с верандой, где баронесса когда-то выращивала свои чудесные цветы и была недостижима. Теперь там осталась лишь куча полумертвых растений в горшках, потому что Кенни, которая чаще других жила в этом доме, не разделяла взглядов и идей баронессы, это было ясно. И ее страсти к цветоводству. My lovely lovely garden…

Но все же. Она много чего перепробовала. А потом потеряла интерес, ну и вообще выдохлась и заинтересовалась совсем другим, а может, закончилось лето, и настала пора паковать вещи, собираться самой, и собирать детей моря, и отправляться в путь — назад, в город у моря, где будет иная жизнь.

Это было заметно: попытка эта.

Итак, Рита разбушевалась, конечно, она напилась, да так сильно, что и сама удивилась. Она перебила немало окон, прежде чем ее успели остановить. Так разошлась, просто не унять было.

Сольвейг с трудом ее утихомирила.

И тут — еще одно. Что тоже было неправильно. Это не Крысы все натворили. Это все Рита и Сольвейг, Ярпе и Торпе тоже были там, но они только глазели. С удивлением. Ничего не понимая.

Нет, это были не Крысы, и это не была игра, и это было хуже всего. Только Рита, Сольвейг и Рита, но в основном Рита. Потому что не могла больше сдерживаться. Больше не могла.

Так все и было, это не потом придумали, она об этом думала еще до смерти Дорис, до того, как все случилось, это все с Дорис было связано. Где-то в голове — вид отчаявшейся Дорис у озера, и где-то в голове пульсирует мысль: ее действительно надо разыскать и все рассказать; и сожаление от того, что это не было сделано. Это серьезно. Все понимали: Дорис была в таком отчаянье, что способна была совершить все, что угодно.

Но это такая непереносимая мысль, что никто не осмеливался додумать ее до конца.

Пока Рита бушевала на веранде в Стеклянном доме, где некогда был прекрасный Зимний сад фрекен Эндрюс, она внутренним зрением видела странную картину — крыса, бегающая в колесе все кругом, и кругом, и кругом, — и эта крыса была она сама. А еще другая крыса, в другом колесе, которое тоже вертелось. Это была маленькая Дорис Флинкенберг. Ну почему, почему все должно было так случиться? Иного выхода в тот миг не существовало.

Так бывает, когда человек пьян.

Конечно, потом Рита пришла в себя и успокоилась — прежде, чем успела разрушить все до основания.

И естественно, ха-ха, потом они же сами все и убирали. «Четыре метлы и совок». По долгу службы.

Хотя никто и не догадался бы, что это Рита — и Сольвейг, чуть-чуть — устроили такой разгром в Стеклянном доме. Совсем взбесилась.

Через пару дней Дорис Флинкенберг выстрелила в себя на скале Лоре у озера Буле. Когда Рита услышала выстрел, она сразу догадалась, что произошло.

Вот так все было в свете всего этого. В свете всего этого все было так.

«Четыре метлы и совок». Спустя несколько дней после смерти Дорис Сольвейг пришла домой после работы в городе у моря, в том числе и в светлой квартире баронессы (той самой, порог которой Рита так никогда и не переступила).

— Она умерла, — спокойно сообщила Сольвейг. — Она уснула. Боюсь, не очень спокойным сном. Но, — и Сольвейг пожала плечами, — не всегда человек волен выбирать, как умрет.

Она говорила о баронессе. Которая испустила дух после долгой многолетней болезни.