Валерий Былинский - Адаптация

В глубине ресторана, там, где натянутый тент давал наиболее густую тень, сидела за столом и смотрела прямо перед собой женщина в солнцезащитных очках. Она была загорелая, с короткими темными волосами, примерно моих лет. Присмотревшись, я узнал ее: это была женщина-чайка – та самая, что лежала в Хургаде на пирсе и что-то долго писала в тетради. Я помахал ей рукой. Похоже, она заметила мой жест и улыбнулась. Но почти сразу же встала и стала уходить. Наверное, мне показалось, что она улыбнулась – ведь лицо ее было в тени. Вероятно, нужно было встать, подойти к ней, догнать, заговорить. Заговорить? Прохладное пекло бессмысленности давило сверху, уничтожало, высасывало все силы, словно работающий рядом на полных оборотах ядерный реактор. И вдруг мне показалось, что предо мной, как 25-й кадр, мелькнула и погасла картинка из детского сна ужаса: беззвучно крутящееся сверло, на которое накручивалась огромная глинистая масса действительности.

Мир, что был перед моими глазами, наклонился, как от удара, сдвинулся и стал стремительно падать. Он падал вместе с высившейся передо мной желтой пирамидой, полицейскими, туристами, рождением, матерью, отцом, школой, армией, институтом, женой, нерожденным ребенком, работой, говорящей рыбой, Анной, Сидом, «Адаптацией». Все было к черту – или к чему-то еще, что означало конец. Это было разрушение созданного когда-то света. Из хрустального шара с Красным морем и человеческими душами он, мой шар Земли, превращался в завихрение сухой коричневой пыли. Сотворение наоборот. Возвращение в грязь. Меня когда-нибудь спросят: «Зачем ты таскаешь с собой этот кусок засохшей пыли?» «Ну что вы? – весело и немного возмущенно отвечу я, – эта пыль раньше была самой прекрасной планетой на свете!» «Вы шутите? – насмешливо скажут мне. – Ну что ж, не хотите говорить, не надо…» Нет ничего. Нет даже желания умереть. Остановить дыхание здесь, среди мертвого песка и камней? Худшего места для смерти не найти. Здесь умирали лишь залитые коричневым солнцем фараоны, которым ставили памятники в виде собственных гробов. А остальные сгнивали, высыхали и превращались в песок. Я встал и, едва переставляя ноги, поплелся к своему автобусу.

– Как пирамиды, друг? – вальяжно спросил Муххамед, дымя сигаретой. – Был час ночи, я только что вернулся из Гизы. Бармен был трезв.

– Величественные, удивительные гробы, – кивнул я.

– Гробы? – не понял Муххамед.

– Гробы, – кивнул я. Бармен рассмеялся.

– Слушай, Муххамед, – сказал я, – мне хочется выпить. Желательно водки.

– Водки, конечно! – он снял с полки бутылку «Финляндии». – Сколько налить?

Я пояснил, что мне нужна вся бутылка. Муххамед заулыбался, вжал голову в плечи и назвал тройную цену. Я не стал торговаться.

Когда я пил у себя в номере эту водку, оказавшуюся дрянной подделкой, а не «Финляндией», то позвонил вниз и пригласил Муххамеда подняться ко мне. Мы выпили с ним граммов по сто пятьдесят, а может, и по двести. Курили, произносили обрывочные фразы о Египте, России, Европе, о женской любви и о трудностях заработка денег.

Он нежно рассказывал мне о своей шведской любовнице, с которой занимался сексом в немыслимых позах здесь, в этом номере, три месяца назад, и теперь шведка, кажется, вновь собирается в Египет. Ее зовут Ингрид. Прислала длинное сообщение на мобильный, – Муххамед мне его показал, бережно листая телефон, словно разматывая папирусный свиток.

«Мой дорогой, нежный, красивый фараон, я думаю только о тебе, ночами не могу спать, вспоминаю, что жила с тобой в сексуальной сказке. Как поживает твой каменный цветок? Не завял ли? Он так прекрасен, так нежно благоухает, что я, северная пчела, не в силах противиться этому запаху, лечу через тысячи километров к нему…» – писала Ингрид.

У западного человека от его иррациональности остался, кажется, только секс. Мечты о каменных цветках и хрустальных пещерах. Секс, который хуже всего поддается утилизации в виде брачных договоров, расписаний половых контактов, рекламной продукции, возбуждающей, но не предполагающей реального слияния двух тел. И поэтому все, что вспыхивает в воображении едущей в отпуск западной женщины – это мощный, как удар боксера-тяжеловеса, величественный, как рыцарская башня, эрегированный мужской член. В Египте (говорят, еще и в Турции) таких ждущих и изнывающих от желания членов полно. Иная ситуация в Таиланде, где мужчин, тоже мечтающих о необремененном либеральными предрассудками соитии, ждут юные покорные женские влагалища и рты. Но если европейки в Египте становятся в основном самками, низводя всю свою многослойную, добившуюся колоссальных прав в западном мире женскую суть просто до жаждущего ласки влагалища, – то западные мужчины, приехавшие в Таиланд, ищут не только оргазмический секс, а еще и утерянное у себя на родине внимание к себе как к главному полу, мужчине-главе, самцу-повелителю.