Юрек Бекер - Дети Бронштейна

кто делает из мухи слона

вдруг все кончится ничем

хотя сама я в это не верю…

Между нами

я давно пережила свою потерю

но пусть никто об этом не узнает

Твоясестра

Никогда я не дарил Элле никакой картинки.

***

Отец открыл дверь ко мне в комнату, не постучавшись. Я еще лежал в постели. Перечитывал письмо по четвертому или пятому разу, вставать было незачем. Он зашел, чтобы сделать выговор: хозяйство я запустил, вся посуда грязная, мебель покрылась пылью и прочее. Дескать, следил бы я лучше за квартирой, чем совать нос в дела чужих людей. Честно, так и сказал: чужих людей.

Запершись в ванной, я просидел там битый час. Непонятно, то ли он действительно злится из-за запущенной квартиры, то ли хочет заткнуть мне рот на весь оставшийся день. Потом меня осенило, что заодно я получил зашифрованное сообщение: знай он про мою поездку на дачу, так с нее бы и начал.

Я вернулся в комнату, он вошел следом за мной с чашкой чая в руке, сел.

— Нашел все-таки чистую чашку? — поинтересовался я.

— Пришлось вымыть, — сказал он.

Я стал одеваться, но чувствовал себя неловко: с одной стороны, после всех оскорблений мне не хотелось стоять перед ним голышом, с другой — не хотелось торопиться. Выпроводить его из комнаты я никак не мог, такое недопустимо.

— Будь так любезен, расскажи мне, что у тебя с выпускными, — заговорил он.

— Они закончились.

— Каков же результат?

— Сам не знаю, — ответил я. — Вроде все хорошо.

На несколько секунд я отвлекся на одежду, а когда взглянул на него снова, он уже отставил чашку и углубился в чтение письма от Эллы. Казалось, он перечитывает дважды каждую строчку. Заметив в его глазах интерес, я почувствовал приступ зависти. И ушел на кухню.

Взялся за мытье посуды. Нет для отца никого на свете важнее Эллы, хотя ездит он к ней реже моего. Его задевало, что Элла не испытывает к нему глубокой сердечной привязанности. Поняв, что я для нее на первом месте, он стал ездить к ней в лечебницу только сам, без меня.

Пока вода наполняла раковину, я тихонько пробрался в комнату, а он все так же сидит с письмом в руке. Сидит ко мне спиной, но видно, что взволнован.

Путем долгих переговоров мы распределили работу по дому, точно оговорив, кто ходит в магазин, кто вытирает пыль, моет посуду и пылесосит. В этом месяце моя очередь покупать продукты и мыть посуду, нельзя давать отцу оснований упрекать меня по любому поводу.

Покончив со стаканами, я вдруг заметил, что и он сидит на кухне за столом. Но продолжал мыть посуду. Он явился поговорить со мной, а не проверять мою работу, так я чувствовал. Без причины, просто чтобы побыть рядом, он ко мне не приближался.

— Часто она тебе пишет? — спросил он.

— Иногда месяцами ни строчки, а потом опять через каждые два дня.

— Почему же ты никогда не показывал мне ее письма?

— А почему ты должен быть в курсе моей переписки?

Помолчав несколько секунд, он произнес:

— Это не твоя переписка, трепло.

— А что же это?

— Мне она никогда не писала.

Признание отца меня озадачило, разумеется, я полагал, что Элла пишет и ему тоже. «Как же ему тяжело», — подумалось мне. Наверное, он решил, что все предназначенные нам обоим письма Элла по странной привычке адресует мне одному, следовательно, права у него такие же, только я эти письма всегда утаиваю.

Услышав вздох, я хотел было сказать что-то утешительное, но, когда обернулся, его уже не было на кухне. Всегда у нас так: один вечно обижается, другой вечно мучается, как бы сладить с этой напастью.

Я вошел в его комнату: сидит в кресле, скрестив руки, и смотрит на меня так, будто давно ждет, а я опаздываю. Не знаю, может, надо задним числом дать ему все письма Эллы, пусть почитает? Но не выйдет ли, что многие из них, большинство, не обрадуют его, а огорчат?

Однако отец вовсе не ждал утешения, кивком он велел мне сесть.

— В чем дело? — спросил я.

Сделав удивленный вид, он ткнул себя в грудь со словами:

— Разве я тебя звал?

— Мне что, уйти?

О, как я надеюсь, что не унаследовал его страсти усложнять любой обмен словами, грузить собеседника своими бесчисленными обидами, сколько раз это превращало в пытку самый обычный разговор.

— Понятия не имел, что она тебе не пишет, — попытался объяснить я, — иначе бы…

Отец перебил меня:

— Оставь свои переживания при себе. Мне представляется, ты хотел поговорить о чем-то другом.

— У тебя неверные представления.

— Тем лучше.

Еще одно его свойство мешало нормальному разговору: начнешь рассказывать, а он обязательно тебя прервет своими предположениями о дальнейшем развитии событий. Порой мне приходилось с боем пробиваться через его уточнения и предположения, чтобы довести рассказ до конца. Такая его привычка отнимала кучу времени, зато не раз меня выручала, поскольку его гипотезы оказывались много лучше правды, о которой я намеревался сообщить.