Юрек Бекер - Дети Бронштейна

— Придется тебе смириться с тем, что у нас своя голова на плечах, — сказал он.

— А вы допускаете такую возможность: в конце концов отец, вы и Ротштейн вместе с надзирателем окажетесь за решеткой? — спросил я.

— Да, допускаем, — ответил Кварт. — Бывают вещи и пострашнее.

— Отец хотя бы называет мотивы. По-моему, все они абсурдны, но тем не менее это мотивы. А вы ничего не говорите. Выслушали мою болтовню, покачали головой — и ладно.

— Он был в лагере, я был в лагере. Отчего же мотивы у нас будут разные? — возразил Кварт.

— Значит, вы тоже считаете, что немецкий суд не для надзирателей?

Кварт отодвинулся, чтобы лучше меня видеть, посмотрел мне в глаза строго и высокомерно. Сколько я его знал, никогда не случалось, чтобы он повысил голос, но нынешним вечером всякое возможно. Отец как-то назвал его ослом в овечьей шкуре.

— Не будем об этом, — отрезал Кварт.

Вставая, он закряхтел, словно внезапно вспомнил про свой преклонный возраст. Сдвинул в сторону пюпитр и добавил, что у него, мол, особое чутье, когда пора завершить разговор.

— Мне хотелось бы знать, относитесь ли вы к немцам так же, как мой отец, — настаивал я.

Кварт взял листок с нотами и стал водить пальцем по строчкам, делая вид, что ищет определенное место. Затем сделал вид, будто он это место нашел, и стал напевать обрывок какой-то мелодии, повторив его несколько раз. А когда поднял глаза, то очень удивился, отчего я все сижу.

— Правда ли, что именно вы заманили того человека на дачу?

— Это отец тебе сказал?

Тотчас я понял свою ошибку: я, дурак, протрепался Кварту, что разговаривал с пленником. Ничего не оставалось, как ответить:

— А кто ж еще?

Забыв про ноты в руке, он только головой качал по поводу отцовой болтливости. А действительно, не отец ли мне рассказывал про особую роль Кварта в похищении? Заморочили меня все эти секреты да враки поневоле, записывать надо было, причем с самого начала, для своей же безопасности.

Кварт кивком велел мне следовать за ним. Мы вошли в комнату, где играло радио, на столе остатки ужина. Он выключил приемник, достал из шкафа бутылку и рюмку, налил водки.

— Почему бы и нет? — пробормотал он себе под нос, словно преодолевая какие-то сомнения. Уселся за стол и подождал, пока я сяду напротив. Затем махнул рюмочку и начал рассказывать, каким образом выяснилось, что Хепнер, завсегдатай его пивнушки, — бывший надзиратель. Три года они играли в карты, и только тогда возникло первое подозрение. Изрядно выпив, Хепнер допустил обмолвку, которая заставила Кварта почуять неладное, хотя и не позволяла прийти к окончательному выводу. Кварт обратился к отцу и Ротштейну, те посоветовали сойтись с этим человеком поближе, в крайнем случае — предлагая выпить.

— Уверенность стоила нам кучу денег, — заметил он. Разумеется, отец и Ротштейн взяли на себя по трети расходов, но пил с надзирателем он один.

Закончив рассказ, Кварт опрокинул две рюмки подряд. А мне подвинул бутылку с томатным соком и один из грязных стаканов, которые стояли на столе. От отца я знал, что десять лет назад, пока Кварт с оркестром был в турне, от него ушла жена с двумя дочерьми. Потом его долго не выпускали на гастроли за границу, предполагая, что он может последовать за семьей. Время от времени ему приходили письма из Израиля, и тогда, по словам отца, с ним несколько дней разговаривать было невозможно. Я часто представлял себе ту минуту, когда он вернулся из поездки, открыл дверь и обнаружил квартиру пустой.

Спросил у него, каким он видит финал истории с похищением. Ведь они, с одной стороны, жаждут наказания для надзирателя, с другой — только при условии безнаказанности могут его выпустить, как я теперь понял. Значит, количество вариантов весьма ограничено.

— По телефону ты просил не более получаса, — сказал Кварт.

— Но ведь так ничего и не выяснилось!

— А что нам выяснять? — мягко возразил он. — Конец у этого дела будет, не сомневайся. И еще позволь один совет: тебе следует решить, с кем ты. Как только ты примешь решение, многие вопросы отпадут сами собой.

Положил мне руку на плечо, вывел в коридор. Прежде я встречался с ним лишь в присутствии отца, не в том ли причина, что он вдруг стал совсем другим? Пришлось снова зайти в его комнату, там осталась моя куртка. Пока я одевался, он вновь выставил пюпитр на середину комнаты, показывая тем самым, что не потратит более ни секунды.

— Вы сейчас хотите еще репетировать?

— Что значит — хочу? — удивился он. — Я рядовой солдат музыкального фронта. Мне приходится работать больше, чем ты думаешь.