Патриция Гёрг - Шпагат счастья [сборник]

Добрый морской воздух обвивает родителей, вдувает в них кислород, не сбивая их с толку, бродит среди их жизненных понятий, установившихся раз и навсегда, по меблированной основе, на которой родители обустроились на остаток своих дней. Деловитость и небрежность, как старые растрескавшиеся комоды, стоят у них поперек пути. Это легко пылящиеся предметы, которые следуют за ними в любое место, придавая ему уют, но, с другой стороны, мешая им.

Отец разгуливает взад и вперед. Мать думает о пустяках. Мимо них на расстоянии слышимости тянется побережье: портовые сооружения; серые штаги; грузы, поднимаемые лебедкой вверх; тень на стене, отброшенная рабочими-строителями. Склады обрамляют заасфальтированные залежные поля. По асфальту катятся кабины без прицепов, за рулем мужчины, которые, сквернословя, разговаривают сами с собой. На ветру раскачиваются пустые крюки. Выгруженные товары ждут, когда их заберут. «Пожалуйста, положите свои покупки на транспортер», — говорит мать, будто разгадывает движущийся кроссворд.

Над плотом неподвижно парят чайки, которые никак не могут решить, что им делать: то ли повернуть обратно, то ли дождаться, когда им что-нибудь перепадет. Мать ищет зачерствевший хлеб, чтобы бросить его им. Забившиеся в угол клетки попугайчики с подозрением наблюдают за тем, что происходит над их головами, и испражняются.

Отец выкрикивает большие числа, потому что невдалеке по фарватеру движется грузовое судно, и он определяет его точный брутто-регистровый тоннаж. Он называет числа и надеется на дискуссию, обращаясь к матери и волнистым попугайчикам, но так как они рассеянно кивают головами и не возражают, он поправляет себя сам. Он еще раз называет числа, и теперь все в порядке.

Когда грузовое судно раскачивает плот в взболтанном кильватере, это выглядит так, будто два человека, стоя у борта, кивают друг другу в полном единодушии и понимании.

Иногда светит солнце, иной раз идет дождь. Изгнание — невеселая штука. И хотя у родителей всегда есть в запасе анекдоты, они похожи, к сожалению, на зачерствевший хлеб, о который никто больше не желает ломать зубы. Но если их все же рассказывают, то слушают их, и то краем уха, лишь чайки, парящие над плотом. Они пронзительно хохочут, куски хлеба, доставшегося им, падают вниз и рикошетом отскакивают от балдахина птичьей клетки, под которым нервно прячутся волнистые попугайчики. Мать утешает комнатных птичек. Она просовывает палец между прутьями и поглаживает их скрытые под перьями тонкие, как спички, шейки. «Заладу-заладим», — бормочет она, чтобы придать себе бодрости. Изгнание — невеселая штука. «Можно это использовать как телефон?» — спросила она под конец и показала на пульт управления видеомагнитофона. После чего была изгнана. Отец еще некоторое время с помощью собранного им набора инструментов боролся против выдворения, но потом тоже смирился. Свои инструменты он взял с собой, потому что мир все время приходит в негодность, поэтому по крайней мере свое домашнее хозяйство нужно содержать в порядке — чтобы жизнь продолжалась.

Не откладывая дела в долгий ящик, отец принимается склеивать рюмку для яйца. Мать крепко держит его за ноги. Она раздумывает, как высвободить одну руку, потому что хочет собрать инструменты, валяющиеся между столом и кроватью. Отец с таким ожесточением вжимает оба осколка подъяичника друг в друга, что у него начинается головокружение. Прерывисто дыша, он подает матери знак, чтобы она выпрямила его из согнутого положения. В изнеможении они смотрят друг на друга. Они знают, что подверглись проверке.

На побережье теперь тысячи окон, и все они смотрят на море. На всех фасадах застыла одинаковая тоска. Из-за любого окна может кто-нибудь выглянуть, облокотившись на подоконник. «Насладись моментом!» — написано на тысячах листков гостиничных календарей. Дома стоят тесно друг к другу, взявшись под руку. Все они замыслены для одной цели — быть единым фронтом отдыха перед возможным закатом. Однако у них застывший взгляд, потому что они уже давно безработные. Приморский курорт имеет заброшенный вид. Над его набережной летает мусор послесезонья, причем сезона как такового и не было. Немногие гуляющие запутываются в летящих пакетах, использованных картонных тарелках, в безнадежности. Море устало лижет их обувь, потом отступается. Соль просачивается в трещины и продолжает свое разрушительное дело. Хотя морской курорт болен изнутри, он великодушно предлагает желающим пристань, на которой круглые сутки безостановочно крутится сверкающая карусель, играет музыка, продаются лотерейные билеты и надувные сердца, а на картонных тарелках — закуски. Родители проплывают через запах сосисок. Подняв головы кверху, они видят над собой сверкающую карусель. В ее кружащихся кабинках никого нет. Музыка тоже без перерыва вращается вокруг одной и той же темы, обыгрывает ее, стараясь не повторяться, и обольщает плывущих на плоту родителей, которым делается от нее так хорошо на душе, что они задумываются о так называемых вечных ценностях жизни. Потом музыка постепенно становится все тише и тише. Маленькие черные рыбаки стоят на пристани и суют удилища в металлически-серую воду. За спиной родителей поднимается вверх надувное сердце.