Мухаммед Диб: Бог в стране варваров

От этих слов Си-Азалле стало немного не по себе. Он с беспокойством отметил, что дрожит всем телом.

— Какой человек? — не утерпев, спросил Си-Азалла. «Этого-то как раз и не следовало спрашивать», — подосадовал он тут же.

— Ну… которого вы ищете.

— Понятия не имею, о чем и о ком речь.

Ни капельки не растерявшись, Лабан показал пальцем через плечо на один из углов площади, где находился китайский бар.

— Вы ведь там были, искали его?

Сочтя нелепым продолжать ломать комедию, Си-Азалла признался:

— Да, искал.

Но даже после объяснений Лабана он все еще недоумевал, с чего этот негодяй так хорошо осведомлен. Си-Азалле встреча казалась неестественной, как будто ее нарочно подстроили.

— Он у Маджара.

На этот раз Си-Азалле достало самообладания и он сдержал возглас изумления. С невозмутимым видом он полюбопытствовал:

— А ты тоже там был?

Лабан лишь ухмыльнулся, не переставая вихлять задом. В общем, не опроверг, но и не подтвердил. Выглядело все достаточно правдоподобно. Не похоже было, чтобы он морочил Си-Азалле голову. Си-Азалла знал, что Лабан способен на любое, самое поразительное сумасбродство, но сейчас он, по-видимому, не лгал. Это было столь очевидно, что Си-Азалле не удавалось отделаться от ощущения, будто его обскакали. Вот уже несколько секунд, как Лабан растворился в темноте с лукавой улыбкой на устах, оставив Си-Азаллу в одиночестве. Делать было нечего, кроме как принять сказанное Лабаном к сведению.

Не колеблясь, Си-Азалла повернул в другую сторону и что было мочи помчался в глубь Сиди-Лиедуна.

В это самое время Камаль, возвращаясь домой, пытался скостить путь, пробираясь по стиснутым домами душным улочкам уснувшего старого квартала. Он выбрал дорогу, медленно подымавшуюся вдоль крепостной стены, всю в камнях и рытвинах, которая впитывала таинство неподвижной ночи, подобно балкону, открытому в пространство. Ни рассеянный свет звезд, ни свет хилых ламп, разбросанных тут и там, не мог пробиться сквозь темноту. Камаль шел медленно, словно в нерешительности, полной грудью вдыхая ночную свежесть. Он уже стыдился, что дал стрекача. И что он так переполошился? Камаль не мог взять в толк, как все произошло. Не пристало ему пугаться такого, как Маджар, да и речи Маджара не могли его поколебать. И тем не менее он был испуган и поколеблен; впервые он почувствовал, что его воля отказывается ему служить.

«Мы поставим палатки на площади Согласия, в Гайд-парке…» Как-то раз Камаль видел, как дочка феллаха на ослике проезжала через развалины римского города. С каким равнодушием попирала она эти вечные плиты! Беззаботно, не ведая ни о чем, она миновала величественную триумфальную арку. Ее заботило только одно — да и в том она не отдавала себе отчета — как выбрать путь покороче. Вот так-то! Словно сбывалось пророчество Маджара. Девочка даже не удостаивала взглядом вздыбившиеся груды камней на равнине, носившей отпечаток священного былого. Всего-навсего дочь заурядного, жалкого феллаха — и она даже не соблаговолила своими ногами пройтись по прославленной мостовой, лишь копыта осла цокали по камням. Сердце Камаля учащенно забилось, словно нарисованная Маджаром картина все еще угрожала завладеть его сознанием. Но здравый смысл воспротивился этому, и Камаль отогнал неотступно преследовавшее его видение, которое так походило на правду. Молодой человек радовался мраку, возвратившему ему ясность ума. Разлитую по всему пространству черноту нарушало лишь мерцание светлячков вдали. Ничего не было видно, сколько он ни таращил — до рези — глаза, но теперь, когда он вновь обрел самообладание, это его не тяготило. Однако какая бессовестная ложь! А ведь одни, до него, уже извлекли из нее пользу, другие собирались. Есть ли предел человеческому бесстыдству? Когда оно упорствует в своем стремлении делать только то, что нравится, а ведь к этому все идет…

— Камаль! Камаль! Ты, что ли?

Имя его метеором пронеслось в безмолвной ночи квартала. Камаль застыл на месте, уверенный в том, что ему померещилось. Он напряг слух.

— Камаль! Ты?

Сомнения рассеялись. На самом деле кричали, и кричали ему. Это озадачило Камаля — но и польстило ему, — и он разве что не хмыкнул. Услышать в такую минуту свое собственное имя вместе с вопросом «ты?», право же, было весьма кстати и не лишено некоторой приятности. Смех, да и только! Но Камаль приходил в отчаяние, что не может ничего в темноте различить. Кто, черт побери, изловчился выудить его со дна этого колодца? Крики во мраке не прекращались.