Мухаммед Диб - Бог в стране варваров

Камаль Ваэд ограничился кивком. Он уже ничему не удивлялся, не удивился он и тому, сколь четко Хаким сформулировал возражение, которое Камаль порывался высказать. Но он упустил случай заговорить обуявший его страх.

— Частично я уже ответил, — сказал Маджар. — Добавлю, однако: кроме того, что в данном случае, как и в любом другом, не существует непреодолимой границы между так называемым добром и так называемым злом и зачастую одно примешивается к другому — мысль сама по себе затасканная и вряд ли плодотворная, которая ничего не объясняет и сводится к рассуждению «что есть, то есть», кроме этого, — он отчеканивал каждое слово, как бы придавая ему весомость, — сцепление добра и зла раскрывает нам нашу свободу. Да, друг мой, свободу и неизбежно вытекающую из нее ответственность. Ислам признает за человеком право делать все что угодно, и зло тоже. Зло привносит с собой не столько идею греха, сколько идею возможного выбора, стоящего перед нами, и если мы по своей воле выбираем зло, то должны за него отвечать. Такова страшная свобода, которую предлагает нам ислам. И тогда зло может возникнуть как скрытая оборотная сторона добра. К нашей чести и нашему бесчестию, мы вольны совершить любое зло, которое втайне вынашивает наша душа. С этой истиной нам приходится уживаться. И бороться. И те самые святые прекрасно ее знали. Подвизаясь на стезе добра, они принимали эту истину во имя своей бесконечной любви к людям и во имя их свободы. Их свет не ограничивался отрицанием тени, он доказывал ее существование, указывал на нее и в какой-то степени обосновывал ее подлинность. Что говорит об этом священная книга:

Вот почему наша религия не знает злого духа, сатаны. Понимаете? Конечно, это не согласуется с духовными и моральными принципами, которыми вы пропитаны, которые вам вдолбили в голову во время учебы в Европе Но, хотя эти принципы прочно укоренились в вашей душе, во всем вашем естестве, они чужды вам, даже если подлинные моральные принципы нашего народа, отвечающие действительной вашей природе, когда о них вам напоминают, ввергают вас в болезненное состояние.

Хаким и не подозревал, что попал в самую точку. Нет, определенно Камаля не пугала больше способность приятеля угадывать его мысли. Точнее не скажешь, все это богословие именно «ввергало его в болезненное состояние». Он решил сохранять хорошую мину при плохой игре, попробовал даже пошутить:

— Во имя той самой свободы, которой вы так дорожите, позвольте и мне иметь свои собственные взгляды.

— Имейте на здоровье! Но речь сейчас идет о свободе других.

— Мы не подвергаем ее сомнению, — твердо сказал Камаль, улыбнувшись через силу.

Они возвратились к более банальным темам. Маджар спросил:

— Вы обедать-то останетесь?

Это было так неожиданно, что Камаль, не успев собраться с мыслями, не нашелся сразу что ответить.

— Остаетесь, ну и славно. Тогда надо будет кое-что приготовить.

И он вместе со стулом повернулся к Марте.

— Да, — согласилась она. — Но ты не беспокойся, я сама.

— Нет, Мики, лучше я. Простите, вынужден вас на минуту покинуть, но Мики составит вам компанию. Ладно, Мики? Я пойду что-нибудь куплю, пока не закрылись магазины.

Камаль Ваэд по-прежнему глядел задумчиво и молчал.

Подхватив висевшую на гвозде корзину, Маджар бросил на ходу:

— Я скоро.

Камаль согласился остаться прежде всего из-за предчувствия — а будущее должно было подтвердить его правоту, — что он никогда больше не ступит на порог этого дома.

Дверь за Маджаром захлопнулась, и наступила тишина. Издалека, из города, пронизанного священным блеском клонящегося к закату летнего дня, доносились крики, гам, обрывки песен, смутный гул веселья и тревоги, заполняя комнату, окутывая Марту с Камалем, даже проникая в их мысли и в какой-то мере избавляя от них.

Некоторое время Камаль прислушивался к городскому шуму, потом нагнулся, сунул пустой стакан под стул и снова погрузился в созерцание бездонного, трепещущего неба в квадрате окна, ставни которого Маджар, уходя, заботливо раскрыл, так что в комнату хлынул наконец свет гаснущего дня. Камаль попытался представить себе Марту, сидящую на кровати за ним, чуть слева, в глубине, сидящую молча в той особенной позе, что как бы выражает ожидание; ее задумчивый взор, тонкие полоски губ, которые, даже неподвижные, словно подбирали слова; он тут же подумал о своем приятеле, попробовал вообразить себе их совместную жизнь, близость отношений, когда дыхание двух людей сливается в одно, мысли одного накладываются на мысли другого и рождается супружеская чета, но не смог, натолкнувшись на непроницаемую стену. Перед его глазами предстал лишь силуэт молодой женщины, превратившейся в слух, — мыслимо ли было представить ее себе иной? — настороженной, в платье из легкой ткани, которое стягивало ее под мышками, сверху открывало линию плечей, а снизу, между поставленными рядом ногами, образовывало бороздку, соединявшую воедино ее кисти, длинные гибкие руки, еле заметную улыбку в уголках глаз, выражение ожидания и внимания на лице. Камаль и Марта сидели, не раскрывая рта. Прошло несколько минут.