Василий Швецов - Горькая новь

Не мало было разных случаев забавных, серьёзных и даже трагических во время сенокоса. В 1911 году ехали с покоса на запряженной паре люди. Всех застала гроза на лугу повыше Артемьева брода, где был на покосе и наш сосед Лубягин Дементий с женой. От сильного дождя он спрятался под большим кожаным кичимом, а его жена Наталья Матвеевна, сидела в выгоревшем отверстии толстой лиственницы. Не хватало её там ни ветром, ни дождём. Мой отец только крикнул, чтобы сосед собирался домой, как удар грома поставил наших лошадей на колени. От лиственницы в разные стороны полетели сучья, и пошёл дым. Дементия отбросило на десяток метров, а его жену убило. Золотой крест на цепочке и золотое кольцо на пальце вплавились в тело. Оглушенный разрядом, Дементий мало что понимал. Собравшиеся люди помогли запрячь лошадей, сверх нескольких охапок травы положили почерневшую женщину и вместе с мужем увезли домой. Там прикапывали её в сырую землю, но к жизни вернуть не смогли.

Я уже женатый был. Косили мы с женой и тёщей в Пролетном, у брода через ключ. К ночи мать уехала домой. Возле дороги у ручья стояла старая берёза, под ветвями которой я поставил палатку. Начало темнеть. Вскипятили чай, поужнали. За горой от Казанцева лога погромыхивало, и мы пошли ночевать на заимку Тоболовых, она была пуста. Устроились на полу и уснули. Разбудил ночью страшный треск и грохот. Гроза крепла, от беспрерывных молний в избушке было светло. Порой так грохотало, что тряслась избёнка. К утру всё стихло, вернулись на стан, берёза наша расщеплена молнией, куча щепок лежала на палатке.

Ещё не успеешь наставить сена, как подкатывает страдная пора, начинает поспевать раннего сева хлеб. Особенно рано созревали ячмени. Уборка начиналась с успеньего дня и продолжалась до снегов. Если заготовка сена была очень трудоёмкой, то уборка хлебов в несколько раз тяжелее.

Рожь редко кто сеял в деревне, так, не более полудесятины, её называли ярицей. Мука шла на пиво, на квас на кулагу. Ржаной хлеб тоже редко кто стряпал, но в некоторые годы её урожаи были ах как, хороши, особенно на целинных землях, как говорили, залогах. Самый малый урожай был сам - четыре. Это значит, на десятину высевали обычно десять двенадцать пудов, а намолачивали сорок - пятьдесят пудов. Такой урожай снимали пахари, которым лень было руку приложить к земле. У других же урожай был сам десять, сам - двенадцать. Многие намолачивали по сто и сто двадцать пудов пшеницы или ярицы, а так же овса или ячменя, но и это был не предел, хотя редко, но были и такие годы, когда на залежных и переложных землях, в крутых солнопёчных косогорах, урожаи снимали по сто пятьдесят, сто семьдесят пудов с десятины. Но такое счастье не часто баловало пахаря, да и не каждого. Чаще постигала какая - нибудь стихия. Ежегодно по какому - либо месту пройдёт полосой, все уничтожающий град, как это было в 1911 году.

По каким - то традициям, ещё с незапамятных времён, рвать и кушать молодой горох разрешалось только с Ильина дня. После завтрака много детворы разного возраста в весёлом настроении отправились на свои пашни за свежим горошком, да и ягод побрать. У каждого за плечами торбочка, в которой было пол калача или шаньга да жестяная посудина для ягод. Отправились и мы со своей тётушкой Анастасией, да с её подругой тоже Анастасией Кочегаровой. Наши пашни были расположены на самом Язёвском седле. Среди полос избушка на курьих ножках с двумя двухчетвертовыми окошечками. В ней был сложен разный инвентарь. До села час ходьбы. Стояла прекрасная солнечная погода, распевали жаворонки. Всё пышно росло и трава, и цветы, и хлеб. Дышалось легко, даже при подъёме в гору. Хлеба все выколосились. С начала наши полосы овса и пшеницы, от нас, по правую сторну дороги полосы Новосёловых, далее Лубягины, Чембулаткины, Щетниковы. Как волны под ветерком переливался хлеб. Решили отдохнуть у избушки. Не более, как через полчаса, от Плотникова лога, из - за гор, как бы выплеснулась серо - стальная туча, заподувал ветерок, послышались раскаты грома. И началось. Всё во круг будто взбесилось! Шквалом крупного града сразу выбило оба оконца. Корьё с избушки сорвало, землю на потолке размыло, и на нас потекли потоки грязной воды. Побежала вода ручьём из - под порога, и сквозь щели двери. Кругом шумело и громыхало. Мы по колено стояли в воде и скулили, как собаки. Сколько это длилось времени, не знаю. Гроза прошла на село. Вода в избушке не убывала, хотели выйти, но не тут - то было, двери не открывались. С горки водой накатило града. С большим трудом приоткрыли, и я пролез в щель, стал отгребать град, был босиком, сильно мёрзли ноги. Наконец двери открыли, мои тёти выбрались наружу, огляделись и заплакали. Ни хлеба, ни травы, ни гороха: всё было смешано с землёй градом величиной с куриное яйцо. Стебли на полосах превращены в кострику, колосья искромсаны, трава в сечку, и её кучами водой тащило с седловины. Хрупкие стебли гороха были, как бы изрезаны острым ножом. Часть их, с нашего гороховища, натащило к избушке. Ни одного целого стручка, всё превращено в месиво с землёй. Ни одной ягодки не осталось на Слизунке. Мы все навзрыд ревели, вопли слышались и в других местах. Выехали на седловину от родника и двое мужиков Николай Загайнов и Степан Малахов. Они тоже заплакали, вот от этого мне действительно стало жутко. Гроза с градом прошла от Иванова ключа по всей Язёвке, не оставила ни кому ни одной полоски. Не тронутыми остались в тот год хлеба в Березовской, Кашиной и Клоповой ямах. А в самом селе от верхнего моста и до Язёвского побило много домашней птицы и телят, повыбивало окна.