Калле Каспер - Буриданы [журнальный вариант]

Лидия обиделась.

— Ты говоришь точно как Герман, он тоже дразнит меня, что я хожу по собраниям якобы потому, что ищу мужчину. Но это не так, мне просто кажется, что сейчас ни один человек не должен оставаться в стороне от борьбы, иначе у нас случится то же самое, что и в Германии.

— Если все будут бороться, кто тогда работать будет? — возразила София, категоричность сестры ее задела, ей показалось, что упрек относится и к ней.

— Но если нацисты придут к власти, какая уж там работа? Тогда ведь начнется диктатура!

— Но ведь они еще не пришли, — пыталась София вразумить сестру.

Но Лидия была настроена агрессивно, наверное, пережитая боль и унижение вывели ее из себя.

— Придут, вот увидишь! Смотри, сколько они набрали голосов на местных выборах! Как только их человек станет президентом, он немедленно разгонит парламент, и тогда все кончено…

Они еще немного поспорили, потом София на полуслове прервала разговор и сказала, что пора ложиться, у нее завтра рабочий день. Лидия бросила взгляд на часы, ахнула и вскочила. Обняв Софию и поцеловав ее в лоб, она быстро вышла и стала шуметь в ванной, недавно на улицу Променаади было проведено водоснабжение и исполнилась мечта мамы — теперь у них опять была ванна, как когда-то много лет назад в Москве.

София выключила свет и повернулась на правый бок. Она боялась, что волнение, вызванное спором, не даст ей заснуть, но как только она это подумала, голова сразу стала приятно тяжелой и сознание исчезло.

Глава четвертая. Больной народ

Баста, подумал Пятс, комкая субботний номер вапсовской газеты. Я вам покажу, как морочить народу голову! Больше всего его почему-то бесило то, что вапсы печатали свою пропаганду на самом современном, подаренном Гитлером станке, в то время как остальные газеты вынуждены быди довольствоваться архаичным готическим шрифтом. Вообще у вапсов все было самое современное — вместо шляпы берет, вместо приветствия жест в сторону неба. И еще — длинные истерические речи, целование флага и оркестровая музыка, словно не политику делают, а выполняют религиозный ритуал.

Он посмотрел, куда бросить газету, на пол неприлично, придет уборщица и скажет, ох уж этот наш премьер-министр, никакой культуры, немцы себя так не вели, поэтому он наклонился, сунул комок в мусорную корзину и выпрямился. Понедельник был самым неподходящим днем для важных решений, но ему не нравилось откладывать сегодняшние заботы на завтра, и к тому же завтра тринадцатое. Дотянуть до послезавтрашнего? Опасно, с каждым днем прибавлялось новых больных — потому что это действительно была болезнь, постигшая его народ.

Придвинув телефон поближе, он поднял серебристую трубку. Как поступит врач в такой ситуации? Объявит карантин. А что должен предпринять глава государства, чей народ психически болен? Ответ он знал, но знать — это одно, а делать — совсем другое; кому охота войти в историю диктатором? Однако выбора не было, безумие зашло слишком далеко, ему дали развиться, — и теперь он должен был расхлебывать кашу, которую заварили до него. И зачем? Чтобы потом его опять вышвырнули, как десять лет назад? А чего еще ждать, он ведь был всего лишь исполняющим обязанности президента премьер-министром — вот-вот, обязанности президента без президентских прав.

Пальцы дрожали, когда он набирал номер, который знал наизусть, но не от страха, а от гнева. Разве для того он так строго обошелся с коммунистами, чтобы теперь без сопротивления отдать власть нацистам? Нет, господа, я вам не Гинденбург!

Трубку взяла, разумеется, полька — и счастье, и несчастье Лайдонера. Красивая жена, умница-жена, но сохранил ли генерал способность после стольких лет брака различать эстонские и польские интересы? На должность главнокомандующего он, естественно, годился и сейчас, однако Лайдонер был тщеславен и очень не прочь стать президентом; к счастью, вапсы отвергли его кандидатуру.

Пани Крушевска была истинная пани, даже премьер-министру полагалось сперва выяснить, как у нее дела и здоровье, и только потом попросить к телефону мужа. Ускорило дело то, что Пятс знал несколько слов по-польски, в плену выучил — «дзень добры, пани» и «пшепрашам».

Пока звали генерала, Пятс еще раз подумал о своей распроклятой судьбе. Однажды он уже пошел против народа, когда пришлось подавлять сааремаский мятеж. Тогда тоже был март, и лилась кровь под первым холодным весенним солнцем, как пойдет сейчас, удастся ли справиться без жертв?