Александр Проханов - Шестьсот лет после битвы

Он вышел в сарай. Дохнуло морозом, холодным железом, старой, мертвой соломой. На ощупь пошел вдоль стены. Звякнули старые косы — ходили с отцом на луга. Качнулась деревянная ступа — мать долбила зерно. Вот драный плетеный кнутик — гонял подпаском коров. Вот старая берестяная дуда — манил щеглов и синиц. А вот и сани — гнутый полоз, ременные вожжи, ленточка сохранилась с давнишней масленицы.

Он вынес сани наружу, положил на хрустнувший снег.

Стояла ночь. Только за крышей сарая угасла последняя голубая заря. Колья забора темнели на синей заре, и из нее рождались водяные белые звезды. Над крышей их было много, морозных и дымных, в черных ночных небесах.

И такая печаль и нежность охватили его, такая любовь и боль к этой старой родимой избе и к ней, невидимой, милой, укрытой за венцами стены. Предчувствие утрат и потерь, близких неминуемых бед. Желание, чтоб они миновали, не коснулись его любимой, затерянной в полях деревеньки. И, желая отвлечь беду, преградить к родному порогу движение темных неведомых сил, он встал на колени и, обращаясь к заре, начал молиться.

Он молился о продлении рода. О родившихся, спящих в колыбелях младенцах и о тех, что еще были в материнских утробах. О стариках, готовых покинуть свет, и о тех, ушедших, что лежали в мерзлых могилах. Он молился, чтоб в людях сохранились добро и любовь, не оставили их милосердие и кроткая нежность. Чтоб земля его, Родина, в дождях, снегопадах, в осенних озаренных лесах, была вечна, неопалима. Сияла для мира в негрозной красоте и величии.

Он молился страстно и долго, покуда не погасла заря. Ожидал для себя знака, что молитва его услышана. За домами в проулке послышался стук колотушки, метнулся свет фонаря. Неся фонарь, упираясь в сугробы клюкой, прошел старый сторож.

Она вышла к нему из избы. В черноте блеснул ее цветастый платок.

— Пойдем на гору, слетим с горы на деревню!..

Они взялись за ременный повод. Потянули пустые, стучащие сани на гору мимо тихих избушек, где желтели над снегом оконца. Он чувствовал, как легка ее поступь, как горячо и румяно ее лицо, овеваемое морозным ветром.

Достигли вершины. Поставили сани в промороженную колею, и они, легкие, скользкие, колыхнули, словно лодка в воде.

— Я вперед, а ты сзади!.. Держи меня крепче! — сказала она.

Он уселся, обнял ее. Ее цветастый платок с ночными цветами и листьями был у самых глаз, пахнул теплом и летом.

Оттолкнулся, и сани помчались. Брызнуло синими искрами, мелким блестящим льдом. Метель закружилась. Они летели с горы в ветре, свисте и, не достигнув подножия, оторвались от земли и взмыли.

— Боже, как хорошо! — сказала она. — Мы как птицы!

Они пролетели над деревенскими крышами с легкими красноватыми ворохами, излетавшими из труб. Над полем, где в снежных лунках, укрываясь от ветра, свернулись лисы, и были видны тени от их пушистых хвостов.

Возносились все выше над спящей землей, и край ее шубки курчавился белой куделью, и ветер вырывал из глаз счастливые блестящие слезы.

— Куда мы летим? — Она оборачивала к нему свое восхищенное, с блестящими глазами лицо. — Не знаешь, куда мы летим?

Впереди, куда их влекло на крыльях, начинала разгораться заря. Все ярче, красней. Все небо было в заре, огромной, непомерной. Земля оставалась в тени, и там, на земле, что-то клубилось и двигалось. Многоликие, темные, катили грозные толпы, беспощадные силы, по всем большакам и дорогам, по всем полям и ложбинам. Опять надвигалась беда. И не было войска, чтобы ее отразить, не было часа и времени, чтоб послать гонца за подмогой.

— Мне надо идти! — сказал он, выпуская ее из объятий. — Мне надо идти!

— Но ты вернешься ко мне?

— Вернусь! Но теперь прощай…

Она не пускала его. Заря была все огромней, начинала желтеть, пламенеть. Овчина на ее рукаве начинала дымиться. Ее лицо в заре казалось теперь золотым — золотые щеки и лоб, золотые губы, глаза.

«Златодева, — шептал он. — Златодева».

— Ступай, я вернусь к тебе скоро! — сказал он, толкая сани.

Она отлетала, удалялась, о чем-то его умоляла. И он радовался, что она исчезает и уже не мешает ему. Он был один. Оставалась еще минута, последняя, краткая, чтобы можно было приготовиться.

Внизу клубилось и двигалось. Множилась дымная тьма. Мелькали злые лучи. Земля, беззащитная, белая, покрывалась угрюмой мглой. И только он, единственный, мог спасти ее от беды.

Миновала, пролетела минутка. Он вздохнул глубоко, одернул ниже кольчугу и ринулся навстречу лучам.