Карстен Йенсен - Мы, утонувшие

Мой маленький рыцарь, — называла она его на правах старшей сестры, хотя он давно уже перерос ее.

Кнуд Эрик был в Нью-Йорке, когда дочь Кристины проходила конфирмацию. Странно было сидеть в протестантской церкви на Аппер-Ист-Сайд и смотреть на четырнадцатилетнюю Клару, названную в честь его матери, с которой он сам давно не виделся, потому что она объявила его мертвым. Отзывчивость — это качество матери ему не довелось испытать на себе.

Если кому-то хотелось обсудить, почему Клара отреклась от сына, Кнуд Эрик отворачивался и замолкал.

Утром девятого апреля капитан Бойе получил две телеграммы. Одну — от судовладельца Северинсена из Накскова, который приказывал «Данневангу» вернуться в Данию или направиться в ближайшую нейтральную гавань. Вторую — от Исаксена.

Бойе прочитал ее и посмотрел на первого помощника.

Исаксен призывает нас идти в английский порт, — произнес он. — Собственно говоря, это не его дело, не он владелец судна. Однако я с ним согласен.

— Исаксен — достойный человек, — сказал Кнуд Эрик.

Большинство датских судовладельцев поступили так же, как Северинсен. Мёллер, явно хорошо информированный, в ночь перед оккупацией вместе с сыном телеграфировал кораблям своей компании приказ направляться в нейтральную гавань. Команда «Джессики Мерск» подняла бунт. Они связали штурману руки за спиной и заперли его в штурманской рубке. Корабль держал курс на нейтральную Ирландию. Но команда заставила капитана идти в Кардиф. Вскоре пошел слух, что и на «Джессику Мерск» пришла телеграмма от Исаксена. В своей конторе в Нью-Йорке он был занят не меньше своего прежнего работодателя.

Исаксен, как справедливо заметил Бойе, сунул нос не в свое дело. Как и поступают достойные люди.

А вот на борту «Данневанга» трудно было чувствовать себя достойным человеком.

Или, по крайней мере, этот достойный человек лишился своей одежды.

Бывало, они сидели в пабах Ливерпуля, Кардифа или Ньюкасла, пытаясь заглотить как можно больше «Гиннесса» между двумя воздушными тревогами. И каждый раз находился кто-нибудь, кто, услышав акцент, спрашивал: «Where are you from, sailor?» [51] «Откуда ты, моряк?» (англ.).

Вот в такие моменты они чувствовали себя нагими.

Они быстро учились. Нельзя было говорить только одно: правду. Как только вы отвечали: «Из Дании», наступало молчание, сразу чувствовался холодок или откровенное презрение. Их звали «полунемцами».

В пабе «Салли Браун» у Бреверс-Уорф к Кнуду Эрику подошла девица в платье с глубоким вырезом и ярко-красными губами. Он предложил ей выпить. Они чокнулись, девица посмотрела ему в глаза поверх края бокала. Не новичок, он понимал, как закончится вечер. И не имел ничего против. Ему это было нужно.

И тут прозвучал роковой вопрос. К тому моменту Кнуд Эрик еще не успел усвоить, какой эффект производит правдивый ответ: из Дании.

— Why aren’t you in Berlin with your best friend Adolf? [52] А что же ты не в Берлине со своим лучшим другом Адольфом? (англ.).

Кнуд Эрик просто захлебнулся от ярости. Он, черт побери, был здесь, в баре с выбитыми стеклами, в городе, который бомбили, рисковал жизнью за мизерное жалованье, отрезанный от семьи и друзей! Он мог валяться на перине в Дании! А вместо того, в уплату за готовность поскорее расстаться со своей жалкой жизнью, проводит дни среди всевозможной взрывающейся чертовщины.

Уходя, она виляла задом, обтянутым узкой юбкой.

Пусть знает, чего лишился из-за того, что приехал не из той страны.

Когда пришло сообщение об оккупации Дании, все: судовладельцы, правительство — все призывали датских моряков идти в нейтральную гавань. Они же поступили наоборот. От всего отказались. Не помогло. Ни вам, полунемцы, бесплатного «Гиннесса» от бармена, ни нежных объятий декольтированных дам с красными губами.

Порадуйтесь-ка лучше удачам других. Вот, в другом конце бара, стоит малолетний парнишка со светлым локоном на лбу и голубыми глазами. И нет конца дружеским похлопываниям по плечу, шаловливым взглядам, бесплатному пиву и предложениям оплатить тур на американских горках в каморке с продавленным пружинным матрасом, готовым скрипеть всю ночь напролет.

Да он даже по-английски не знал ничего, кроме одной-единственной фразы: «I come from Norway!» [53] «Я из Норвегии» (англ.).

Норвежцы сражались, король и правительство находились в изгнании в Лондоне. Тридцать тысяч норвежцев ходили в союзном флоте. И, самое главное, ходили под собственным флагом. Норвежский торговый флот перешел к государству, и король был теперь его официальным владельцем.