Карстен Йенсен - Мы, утонувшие

— Не жмет?

На секунду она вышла из роли и прыснула от смеха.

Поросенок удрал от пирата в углу и подскочил к Альберту. На розовом брюшке торчали две острые грудки, жесткие и неподвижные, как два обвиняющих указательных пальца.

— Что, аппетита нет, маинький Альберт? — произнес поросенок.

Невеста чмокала. Поросенок, хрюкая, подставил ей пятачок.

Масленица же, сплошные шутки.

Экономка ушла, большая чаша с пуншем практически опустела.

— Маинький Альберт, — повторил поросенок, у него, похоже, имелась поэтическая жилка. Во всяком случае, он тут же сымпровизировал стишок о хозяине.

Капитан Мэдсен все стоял, уставившись в пол.

Поросенок поднял руку, как дирижер, призывающий оркестр ко вниманию. Хором мы повторили пасквиль. Так само собой вышло. Мы и правда были в ударе.

Альберт поднял глаза. Большой кулак мелькнул со скоростью, которой никак не ожидаешь от мужчины, над возрастом которого только что насмехался. Он заехал поросенку прямо в рыло, ставшее сразу совершенно плоским. И хотя маска смягчила удар, он был достаточно сильным, чтобы поросенок пролетел через комнату и врезался в подставку с пустой чашей из-под пунша. Подставка со стуком опрокинулась, поросенок остался лежать среди осколков. Из трещины, образовавшейся в сломанном пятачке, текла кровь.

Невеста, по-прежнему стоявшая рядом с капитаном Мэдсеном, ударила хозяина прямо в лицо. Голова его, запрокинувшись, стукнулась о стену, он пошатнулся. Но быстро снова поймал равновесие. Осторожно провел ладонью по нижней губе — похоже, треснула — и уставился перед собой ничего не выражающим взглядом.

Невеста, по всей видимости, снова собралась ударить хозяина, но мы схватили ее и оттащили прочь. Дело зашло слишком далеко, нужно остановиться. Что же пошло не так? Может, мы переступили черту? Но в этом и заключается смысл Масленицы. В отсутствии барьеров. В этот вечер дозволялось все, и мы, если уж на то пошло, не сделали ничего такого, чего не делали всегда, просто на забавный манер сказали правду. Чего драться-то?

Мы подняли опрокинутую подставку. С разбитой чашей поделать ничего было нельзя. Этим придется заняться экономке. И мы вынесли потерявшего сознание поросенка в прихожую и дальше по лестнице на Принсегаде.

Под холодным февральским дождем наши маски начали расползаться. Мы обернулись и посмотрели в сторону эркера. Там стоял Альберт и смотрел на нас. Невеста помахала темной тени за окном.

— Может, девка прям кошмар? Или стал ты слишком стар? — выкрикнула она.

Рукав сполз, обнажив крепкую руку с татуировкой, на которой был изображен изготовившийся для нападения лев. Слов мы в темноте прочитать не смогли.

С утра шел дождь, но после обеда погода переменилась. Серые облака, затянувшие небо над островом, уступили место высокому чистому небу, предвещавшему морозы.

Альберт шел, как слепой, в полном отчаянии. «Ты стыдишься меня!» — крикнула ему Клара. Нет, он стыдился не ее. Он стыдился себя самого. Прочь, идти, пока не наступит прояснение, пока не сможешь дать ясного ответа, «да» или «нет», и потом с этим жить. Только он-то знал, что хочет сказать «да», но не может. И может сказать «нет», но не хочет. Здесь не действовал закон: «Где есть желание, найдется путь» [29] Высказывание приписывается датскому вору-взломщику Карлу Августу Лоренсену, совершившему головокружительный по своей дерзости побег из тюрьмы Хорсенс, который готовил в течение года, совершая подкоп ложкой и убирая землю при помощи носков. После побега в его камере нашли записку с этими словами. . Желание имелось в избытке, но путь уводил в пустоту. Он слишком стар. Они ведь были правы, маски эти, в тот злополучный вечер. Потому он и распустил руки. Потому что они были правы. Такие серьезные изменения в жизни ему не по силам.

Он отметил это с затаенной горечью, бессильной злостью, которую некуда было направить, кроме как внутрь.

Альберт шел в сторону побережья. Вдали возникла чья-то фигура. Подойдя ближе, он увидел, что это Херман, и подготовился к стычке. Он ведь прекрасно понял, кто был невестой в тот вечер, когда его унизили и избили в собственном доме.

Несмотря на холод, на Хермане была одна рубашка, расстегнутая до пояса, над которым нависало волосатое брюшко: многие месяцы красивой жизни в гостинице «Эрё» не способствовали его уменьшению. Херман покраснел на холодке, глаза у него были остекленевшие. Он прошел мимо, не заметив Альберта. Шел так, словно где-то вдалеке, за рядами городских домов, у него была цель и он решил пройти сквозь все стены, которые могли возникнуть на его пути.