Карстен Йенсен - Мы, утонувшие

Дым валил изо всех люков. Ни на палубе, ни внизу дышать было невозможно. Он снова кинулся в лазарет, но не смог пробиться сквозь дым — густой и удушающий. Трудно было представить, чтобы кто-то смог выжить в такой душегубке.

— Есть здесь кто-нибудь? — крикнул Лаурис.

Ответа не последовало.

Дым раздирал легкие. Лаурис закашлялся, по щекам потекли слезы. Он выскочил на палубу. Глаза щипало, от боли он зажмурился, на минуту ослеп и упал, поскользнувшись на выпачканных экскрементами и кишками досках. Рука ткнулась во что-то мягкое и влажное, он тут же вскочил, в испуге вытирая ее о грязные брюки. Мысль, что его рука касалась чьих-то кровавых внутренностей, казалась невыносимой. Его словно обожгло изнутри.

Покачиваясь, он добрел до борта, где дым был не таким густым, и попытался хоть что-то разглядеть. Сквозь пелену слез было видно, как капитанская шлюпка села на мель. Люди спрыгнули в воду и побрели к берегу. Там их ждали солдаты. Шлюпка снялась с мели и тут же пошла обратно, к «Кристиану Восьмому». Большая часть рыбацких лодок находилась совсем близко от корабля, но внезапно гребцы застыли. И повернули назад. Шлюпка тоже повернула. Со стороны входного порта прозвучал вопль протеста.

Лаурис сделал шаг назад — и его со всех сторон окутал дым.

— Я видел Лауриса, — любил впоследствии повторять Эйнар. — Клянусь, я его видел.

Когда «Кристиан Восьмой» взлетел на воздух, Эйнар находился на берегу, куда его препроводил с «Гефиона» эскорт. Стоя рядом с прочими выжившими членами команды фрегата, он ждал, когда их уведут. Победа оказалась для немецких солдат неожиданностью, и вначале они как будто не понимали, что делать с пленными. Нас становилось все больше, по мере того как члены экипажей двух побежденных кораблей высаживались на берег.

И тут с моря прозвучал предупредительный крик.

Понурые и измотанные, мы по большей части сидели на песке, опустив глаза, а немецкие солдаты дрожащими руками направляли на нас штыки, но тут мы разом встрепенулись. Все началось с кормы линкора: в воздух с пронзительным треском взметнулся столп огня. Затем языки пламени один за другим стали пронизывать палубу — огонь постепенно добирался до пороховых погребов. За долю секунды мачты и реи стали похожи на обгоревшие спички. Паруса разлетелись черными хлопьями пепла. Огромный корпус из крепкого дуба казался не более чем игрушкой в безжалостной власти огня и разрушения. Но эго был еще не финал: страшный жар воспламенил пушки обреченного корабля, на момент капитуляции полные смертоносного содержимого, которое они теперь разом выплюнули в сторону берега.

Когда на нас посыпались ядра, над побережьем, запруженным людьми, пронесся вопль ужаса. Смерть не разбирает, в кого целиться. Крушило всех: пленных, солдат, мирных голштинцев. С неба сыпался дождь из горящих обломков; там, куда они падали, воцарялось разрушение. В час победы отовсюду звучали жалобные вопли. Таков был последний привет умирающего корабля победителям и побежденным, убийственный бортовой залп, не различавший врагов и друзей. Здесь, в Эккернфёрдской бухте, распустившись огненным цветком, показала свое истинное лицо война.

Какое-то мгновение казалось, что на берегу погибли все. Повсюду валялись люди. Никто не поднимался. Многие уткнулись лицом в песок и протянули руки в сторону моря, будто вознося молитвы огню. Там и сям в песке догорали обломки корабельного корпуса. Затем народ начал вставать на ноги, с опаской косясь в сторону горящего судна. Со стороны моря неслись крики. Многие лодки, поспешившие до того на помощь команде «Кристиана Восьмого», горели. Лейтенант Стьернхольм как раз находился на пути к берегу с корабельной казной, с ним в ялике сидели еще четверо, но, когда корабль взорвался, у ялика снесло корму. Казна пропала, зато спасся сам лейтенант. Насквозь мокрый, он вместе с одним из своих спутников выбрался на берег. Остальные утонули.

Несмотря на стоны раненых и потрескивание горящих останков, на берегу было довольно тихо, и тут над морем и побережьем разнесся громкий крик:

— Я видел Лауриса! Я видел Лауриса!

Мы подняли головы и огляделись. Голос Эйнара мы узнали, и большинство решило, что бедняга свихнулся. Воцарился хаос. Все перекрикивались — словно, производя всевозможный шум, напуганные люди убеждали себя в том, что все еще живы. В суматохе можно было ускользнуть от охранников, но мы утратили бодрость духа, а вместе с ней и способность действовать, и испытывали лишь чувство благодарности за то, что еще живы. Больше ни на что сил не хватало.