Елена Георгиевская: Черная трава

– От тебя толку ни черта, ты только истопником работать можешь, – брюзжит мать.

Кран течет. Такое чувство, что капли бьют прямо по голове. Отец мог бы починить кран, но ему лень. Мать могла бы починить кран, но считает, что это мужская работа.

Еще течет батарея. У лейтенанта Кормухина, говорят, она в порядке, но отец утешается тем, что на последнем этаже должна протекать крыша. Черепица облезла – подкрасить или заменить ее некому. Отец мог бы это сделать, но считает, что западло ему стараться для других жильцов.

Лейтенант Кормухин совсем не похож на отца – щуплого, с вечно залепленным газетными обрывками подбородком. “Отец твой – лопух, – добродушно сообщает Кормухин Глебу, встретив его во дворе. – К тридцати пяти годам не научиться даже бриться – это постараться надо”. Кормухин будто чувствует, что мальчик не передаст отцу эти слова. Глеб знает, что отец устроит скандал, если он скажет. Устроит ему – а Кормухину ничего не будет. Говорят, что лейтенант сейчас на мели, но он держится с офигительным безразличием, отпугивающим посторонних. Говорят, что он пьет, но пьяным его никто не видел. Ему двадцать восемь лет. Он высокого роста, плотный, черноволосый, с холодными серыми глазами и правильным лицом, как у героев Отечественной войны на советских барельефах.

Иногда Глеб видит жену лейтенанта, которая считает, что Ева – это нормальное уменьшительное от имени Евгения. Она из польских высокородцев, никогда не выходит на улицу ненакрашенной, делает химическую завивку и мерит презрительным взглядом грубое белье Глебовой мамаши, вывешенное на веревке на всеобщее обозрение: отвратительные панталоны, похожие на мужские семейные трусы, и бюстгальтер, похожий на лошадиную сбрую.

Однажды Глебову мать вылавливает на лестничной площадке училка, одинокая девица в строгом костюме из комиссионки и роговых очках. “Я пришла побеседовать насчет Глеба. Он слишком мало общается со сверстниками, все время садится на заднюю парту, говорит, что в столовой плохо кормят”. Одной рукой мать держит Глеба за рукав, в другой сжимает авоську с картошкой и банкой молока. Молоко Глеб ненавидит, а картошка ему осточертела, но больше жрать нечего, потому что наступила эпоха дефицита.

Веснушчатая физиономия матери покрывается красными пятнами. Это с ней часто бывает. Она любит врать, что у нее чувствительная кожа и склонность к аллергии, но на самом деле ей просто все время стыдно.

– Ты как себя ведешь? – растерянно бормочет она, дергая сына за рукав.

Училка тоже смущается: она гуманистка и явилась просвещать людей из лучших побуждений.

По лестнице медленно поднимается Ева. Презрительно улыбается.

– Делать вам нечего, кроме как обсуждать чужих детей, – ласково говорит она.

– А вы что вмешиваетесь в чужие разговоры? – глаза училки под стеклами очков загораются ледяным серым огнем.

– А что хуже – вмешиваться в чужие разговоры или от нечего делать травить чужих детей? – насмешливо интересуется Ева. Не дождавшись ответа, со вздохом добавляет: – Коммунисты…

Она так говорит, будто в этом есть что-то плохое. Ни мать Глеба, ни училка в партии не состоят, но им становится неприятно, будто в ридикюль и авоську им подсунули по жабе.

– Я педагог… – шипит училка.

– Вы просто никому не нужная интеллигентка, – презрительно говорит Ева и идет дальше. Ей предлагали работать в школе, когда она приехала сюда. Она, разумеется, отказалась. На что живет эта парочка? У Евы отец со связями. Но даже он не спас лейтенанта Кормухина от увольнения.

Вокруг них как будто железный занавес. Им ничего не будет, если они оскорбят соседей. За спиной соседи могут говорить о них все, но высказать в лицо не решаются. Они скоро уедут отсюда, а соседям придется жить здесь дальше.

У реки никого нет. Вода медленно уничтожает матерные слова, которые Глеб написал веткой на песке. Он любит смотреть на воду, смотреть в одну точку. Плохо, что скоро придут люди, рассядутся на дешевых полотенцах с аляповатыми картинками, будут ржать, играть в дурака (дрянная потрепанная колода, одной-двух карт всегда недостает), и кто-нибудь обязательно привяжется к Глебу: эй, малой, сбегай за сигаретами. Не хочешь? А в лоб хочешь?

Ваш ребенок ни с кем не общается. Первый год его будут терпеть. На второй начнут бить.

К реке идет лейтенант Кормухин в штатском. Несет старую продуктовую сумку. В ней – пестрые новорожденные щенки. Он достает их из сумки одного за другим, опускает мордой в воду и ждет, пока щенок перестанет дергаться. Потом кладет его обратно в сумку. Глеб завороженно смотрит на это. Ему вроде бы жалко щенков, ему говорили, что так с животными поступать нельзя, но спокойная методичность лейтенанта восхищает его. Разве так можно? Разве так бывает? Глеб никогда не видел таких людей.