Владимир Зазубрин - Общежитие

Иеске выключил мотор, закрыл бензин и… сделал виртуозный спуск на одно колесо.

Самолет, как пришибленная цапля, заскакал на одной ноге по аэродрому и, слегка накренившись в сторону больного колеса, остановился. Аэродром загремел рукоплесканиями. Пилоту жали руки, поздравляли.

Подкос вылетел из узла крепления при взлете оттого, что колесо ударилось о кочку необорудованного аэродрома. Конечно, в таких условиях благополучно летать мог только необычайно искусный летчик.

Я невольно вспомнил, что немецкое название самолета — «цапля». Бедная, благонамеренная немецкая цапля! Летать бы ей да летать по тихим благоустроенным бюргерским болотам! В Советской России, в каменных лапах нашего летчика, она «Сибревкомом» носится над дикой тайгой и девственными степями.

Незначительный ремонт задерживает наш вылет из Кузнецка. Идет дождь. Мы сидим у товарища X. Он читает нам свои стихи.

На столе у него книга де-Стендаля (Анри Бейль) о любви, о рождении любви, о надежде, о различии в рождении любви у обоих полов, о красоте, развенчанной любовью, о стремительности и громовых ударах, о женской гордости, о женском мужестве, о лекарстве от любви, об уязвленном самолюбии, о первом взгляде.

Мы зеваем. Xпереходит на производственные темы.

Не доходит и это. И тогда всех нас выручает роговец Волков. Он ищет меня.

Я не узнаю Волкова: из цемента он раскисает в глину, из глины в трясущуюся слезливую труху. Валков дрожит, плачет, скрипит зубами, бьет себя кулаком в грудь.

— Веришь — нет мне, дорогой товарищ Зазубрин, я ведь вместе с Владимиром Ильичем в Якутске был. И Калинин там был. Ох, башка Ленин! Три шага по комнате сделает и готово — решил. А Калинин три дня думает, штоб надумать, сколь Ленин. Веришь — нет мне, дорогой товарищ, я за политику пришел из Балтийского флота на каторгу в Якутку. Я-то в семом году пришел, а Ленин позже меня. (То же самое, слово в слово, говорил мне другой роговец Копылов Василий, выдававший себя за электромеханика Путиловского завода и члена партии с шестого года.)

— Веришь — нет, вот они, шомпола-то, нагайки где сидят.

Волков истерически заголяет спину.

— Вот, дорогой товарищ, чего они с нами сделали. А у жены моей колчаковцы титьку отсекли. Ну, безусловно, я их бельзином обливал и живьем у тюрьмы сжигал. Тюрьму тую, в крепости, я своими руками спалил. А милиционеров Миляева и Петрова мы с женой распилили, и пила та у меня хранится. Эх, дорогой товарищ, другой раз посмотрю на нее — вот, мол, была моя власть! Посмотрю да поцелую ее.

Я прошу продать мне эту пилу для Новониколаевского музея. Волков соглашается. Я пишу с его слов «бумагу Миколаевскому музею». Вот она.

«Когда-то товарищ Волков Филипп Андреевич был в партизанах со своей женой Антонидой Амельяновной. Приехали мы из тайги с партизанами с отрядом обои с женой и с девочкой пяти лет. Выехал из тайги с партизанскими отрядами, безусловно, которые были мои враги, сердце мое не могло вытерпеть и зачал я их тем оборотом, как они меня казнили, зачал их пилить пилой около тюремного замка, который я спалил своими руками. Жена моя Волкова пилила со мной за ее кровь, за ее отсекенную грудь. Жена у меня без титьки теперь. Это было в девятнадцатом году двадцать третьего ноября.

Вот ту самую пилу, которой я, значит, пилил колчаковских буржуев милиционеров Миляева и Петрова, отдаю на историческую память Миколаевскому музею. Пять рублей на покупку новой от товарища Зазубрина получил, в чем и подписуюсь.

«Факт распилки колчаковских милиционеров Миляева и Петрова общеизвестен и в особых подтверждениях не нуждается.

Подпись Волкова Ф. А. свидетельствуем

Уходя, Волков подмигивает мне, просит выйти с ним на крыльцо. На крыльце он берет меня под руку, скрипит зубами, хрипит.

— Веришь — нет, ты мне, дорогой товарищ, здесь в исполкоме у нас в, партии беляки сидят, а нас, партизан, в шею гонют. Ты расследуй это обязательно. Веришь — нет, житья нам от них никакого не стало.

Сейчас Волков — сторож нардома.

В конце 19-го — начале 20-го годов мне пришлось работать в газете партизан Северо-Канского фронта (себя они обычно называли тасеевцами. Во главе стояли Яковенко, Буда и другие).