Владимир Зазубрин - Общежитие

— Вот это собор, а около него старинное кладбище. Здесь схоронены телеутские князья.

Меня интересует двухэтажный собор. Он, как и все церкви Кузнецка, сожжен Роговым. Недавно верующие восстановили нижний этаж, и в нем служат. Сторож охотно провожает меня по церкви.

Я медленно иду по рубчатым, черно-рыжим чугунным плитам. Мне кажется, что я иду по запекшейся, заржавевшей крови. Сюда в 19-м году роговцы согнали «буржуев, попов и прочих паразитов» и здесь «казнили» их четвертованием, жгли. Здесь в алтаре, на престоле, была разложена и изнасилована толстая купчиха Акулова. Изнасиловав Акулову, роговцы воткнули ей в живот зажженную рублевую свечу.

Потом собор, заваленный трупами убитых и недобитых купцов и полов, зажгли. От собора остались стены. Колокола свалились с колокольни, расплавились, покололись, как яичная скорлупа.

На базарной площади товарищ X толкает меня в бок.

— Вот роговец идет. Он вам все расскажет.

Товарищ X останавливает сумрачного человека в грязной, заячьей папахе. Я вижу серое оспинное лицо, серые обкусанные усы, серую щетину бороды и мертвые глаза мерзлой рыбы.

— Товарищ Волков — роговский партизан.

Серый, тяжелый человек, человек из серого тяжелого цемента, протягивает мне холодную, негнущуюся, цементную руку. Я уславливаюсь встретиться с ним на квартире у X.

Мы едем к местному культуртрегеру Д. Т. Ярославцеву. Я хочу записать все, что ему известно о жизни здесь Достоевского. Вот рассказ Ярославцева.

— Два месяца Федор Михайлович жил на Большой улице в доме Дмитриева. Большая улица теперь названа улицей Достоевского. Хотя правильнее было бы назвать его именем Картасскую, на которой он жил два года. На Картасской улице (угол Блиновского переулка) Достоевский жил в доме Вагина.

Домик был одноэтажный, старинный, на две «стопы» (два сруба, соединенные сенями), крыт был драньем, с низенькими потолками, с маленькими окошечками в разноцветных стеклах. Дом, к сожалению, не сохранился — разобрали на дрова. На его месте теперь пустырь.

Шатровый одноэтажный дом Дмитриева на Большой улице тоже не сохранился в том виде, как он был при Достоевском. Дом перестроен, перекрыт.

В Кузнецке Достоевский был дважды.

От Ярославцева по Картасской улице мы подымаемся по Базарному взвозу к церкви «одигитриевской божьей матери». В ней венчался Достоевский. Церковь сожжена. Сохранилась только на ее наружной южной стене икона богоматери. Крестьяне, приезжающие на базар, и базарные торговцы истово крестятся на уцелевшую икону и заходят в церковь по тому же делу, что и солдаты порохового погреба в крепостную.

— Поедемте на кладбище — там та же картина, — смеется X.

Кладбище в Кузнецке старинное. Под чугунными плитами лежат городничие, исправники, майоры, опальные графы и именитые купцы.

X был прав. Старинную, маленькую кладбищенскую церковку любящие религиозные родственники покойников, приходящие на могилки, загадили, как мухи.

Мы долго ходили по кладбищу. Я переворачивал чугунные надгробные плиты, читал краткие записи о схороненных под ними (роговцы почти все плиты перевернули тыльной стороной наверх).

«Проходящий, кинь горсть праха на прах мой», — просит покойник. Проходящий не был скуп — он обильно нагадил на плиту.

Кто-то хозяйственно приладил на свежую могилу упавший с церкви крест. Спотыкаясь о камни разбитых памятников, колонн, крестов, мы выбираемся с кладбища. Мой спутник настроен меланхолически. Он спрашивает меня:

— Как по-вашему, изобретут когда-нибудь жизненный эликсир?

Я молчу.

Аэродром рядом с кладбищем. Мы идем на аэродром. Я вспомнил слова Брянцева.

«Аэродромы всегда устраиваются рядом с кладбищем. — Брянцев смеялся. — Это удобнее, чтобы далеко не таскать нас».

Круговые полеты уже начались. Аэроплан высоко. Брянцев перебегает с места на место, взволнованно следит за самолетом, закрывая глаза от солнца. Вдруг он бросается к куче вещей и инструментов, снятых с аэроплана, хватает красную камеру. Когда самолет снизился, заволновались и мы. Самолет походил на раненую птицу. Одна нога (колесо) у него беспомощно болталась. Мы хватаем старые камеры покрышки, надеваем их на шесты-палки и вместе с Брянцевым сигнализируем. Иеске заметил, понял. Толпа застыла в напряженном молчании. Болтающийся покос (ответственнейшая часть шасси) был ясно виден. При посадке это грозило значительной поломкой аппарата и человеческими жертвами.