Егор Кастинг - СтремгLOVE

Он еще вспомнил про мощные строчки у кого-то из великих, он не мог вспомнить у кого – не Лесков ли то был? Там некий бурсак или дьяк предался греховной страсти. Афера эта была преступная, дьяк понимал, что не прав, что, по их понятиям, это чистый косяк, но поделать с собой ничего не мог. А после дама померла. Вроде на этом все должно было кончиться, но не тут-то было. Дьяк чем дальше, тем больше горевал. И чем дальше, тем глубже он осознавал свою неправоту. Однажды он, чтоб закрыть тему, пошел ночью на кладбище, разрыл ее могилку, открыл гроб... А там была просто уже жуть: тленные останки в этаком полужидком состоянии... Да полно, мог ли Лесков описывать такую мерзость? Это разве все еще сфера ответственности русской классики? «Поднялась бы у нее рука? – засомневался, вспомнив эти подробности, Доктор. – А поди знай». Но кто тогда? Иностранец? Не, не похоже, таки нет, что-то такое есть в этом русское, мертвая вода против живой, мертвецы оживают, встают и предаются греху с красавицами, Кощей там Бессмертный, баба с костяной – вот! – ногой... Царевна сожительствует с волком... Вий, как наполовину беспомощный генсек, который и ширинку не может расстегнуть без помощи дружеской руки... Ну, короче, попович этот – или кто он там был – макнул в этот дьявольский кисель некое лентие (ну, стало быть, это русский текст, неоткуда иностранцам знать такое словечко и переводчикам не по силам бы было его вставить), забрал его домой (!), высушил и после таскал везде с собой. И чуть его потянет налево, он тут же достает просохшее лентие и нюхает. Адский могильный кисель, конечно, уже высох, но шибало в нос очень серьезно. Смысл в это попович вкладывал такой, что-де вот что такое мирские страсти – тлен! То ли дело вечные ценности, которым по определению ничего не сделается.

Да... Любовь, приключения, жизнь – вот от этого всего в лучшем случае остаются одни только тусклые препараты... И то ненадолго. Неужели это правда? И что ж, теперь всегда так будет?

– Я ездил искать ее на войну, – мог бы рассказывать теперь он. Кому? Какой-нибудь подружке. Новой. Которая не давила б его своим маскулинным экспириенсом, не заставляла б злиться на себя, тихого и спокойного, равнодушного к приключениям, скучного, одинокого персонажа.

Он летел обратно тем же военным бортом, на котором везли двухсотого – капитана Сашу; его в Чкаловской собирались перегрузить на борт до Пскова. Доктор понимал – особенно позже, после, когда псковский ОМОН там полег, он это еще отчетливей понял, – что будет теперь всем врать, что это его война, что вот его друга убили у него на глазах, хотя война эта была ему совершенно чужая, и Зина была ему чужая, и что вообще он одинокий вялый зануда... Но он вполне был готов с этим жить. Жить ему вдруг сильно захотелось. У него было страшно праздничное настроение, когда самолетные колеса мягко стукнулись об аэродромный военный бетон. Как бы то ни было – и без капитана, и без Зины, а все равно он будет чувствовать счастье. Может, жизнь еще будет длинная, и он еще наживется ею счастливо. Что б ни было с другими. Доктор стыдился этих мыслей, откуда ему было знать, что так думают все вернувшиеся с войны. Пусть даже они на пару дней туда заглядывали.

Но самое главное – никогда еще Доктор не испытывал такого удовольствия просто оттого, что он живой. Как все просто в этой жизни! И как же человеку мало надо...

После он в газетах вычитывал про нее, про то, что было в Чечне. Уж он-то знал, как журналистам трудно удержаться от придумывания деталей и даже сюжетных линий, а то и вовсе концепций описываемых событий. Какие им для этого требуются нечеловеческие усилия. Через что им приходится перешагивать... Но где ж искать информацию, как не в газетах? Негде. Они это знают и пользуются этим. Твари, конечно, но куда деваться...

Самая увлекательная заметка называлась так: «Подвиг журналистки». Там было с подробностями описано, как Зина проникла в штаб Басаева. Втерлась в доверие. Особо автору удались строчки про то, как Шамиль отстегнул протез и скакал за ней по штабу на одной ноге, а она убегала и смеялась. Потом она спросила – а где остальные? Да, типа, в предбаннике ждут уже. Тогда из кофра, где по идее должна лежать фотоаппаратура, она достала бомбу – пояс шахидки... Откуда ж у нее этот пояс? Украла в Ханкале, у военных прокуроров, с которыми там пьянствовала (с кем только не приходится бухать репортерам). Это был вещдок, он проходил по ингушскому делу. Там только сели батарейки, так она вставила свои аккумуляторы из блица – пальчиковые. И короче, она взорвала там всех. Весь штаб – там же перегородки были фанерные, как в Вороньей слободке. Потом, как известно, тело Басаева было перевезено в Ингушетию, и там был устроен второй взрыв – это чтоб запутать врага и прикрыть свою агентуру...