Хелене Ури - Лучшие из нас

Лингвисты презирают скандинавистов, занимающихся языком, а литературоведы презирают скандинавистов, занимающихся литературой. Те и другие знают, что именно они обладают теоретическими знаниями о Языке и Литературе соответственно, именно они обладают широким международным кругозором и могут оторвать взгляд от привычного и домашнего. Литературоведы и лингвисты — это настоящие исследователи, теоретики, ученые мужи и дамы. Скандинависты же — это практики, те, кто знают немного о Гамсуне или о диалекте Сетесдала, но не способны увидеть более обобщенную картину, не способны поднять частное и национальное на высокий общечеловеческий теоретический уровень.

Втайне скандинависты разделяют такое мнение о себе (хотя никогда бы в этом не признались), и это способствует поддержанию постоянного равновесия в отношениях между лингвистами и скандинавистами. Потому что студентов учат скандинависты, это они вносят безусловно полезный вклад в общественную жизнь, обучая будущих учителей например. (В среде лингвистов тоже существует своя табель о рангах. Синтаксисты среди лингвистов это как кардиологи среди врачей, они стоят выше всех на языковедческой иерархической лестнице. Но, в отличие от статуса кардиолога, статус синтаксистов, к сожалению, известен только в узком профессиональном кругу. «Минуточку, я сейчас сверюсь с учебником грамматики» звучит не так сильно, как «Мы теряем его, дайте скальпель». Да и вообще, значение лингвистов общество сильно недооценивает. Лингвисты знают об этом. Некоторые из них с энтузиазмом отстаивают свой предмет, другие стыдятся, но большинство чувствуют себя оскорбленными. Синтаксисты относятся в основном к последней категории.)

Кафедра скандинавистики в память о временах бывшей объединенной кафедры располагается сейчас на четырех первых этажах корпуса Хенрика Вергеланна, в то время как кафедра лингвистики занимает два последних этажа того же здания.

Несмотря на то что Полу надо было на самый последний этаж, где находится читальный зал и библиотека кафедры лингвистики, он из принципа, или скорее по старой привычке, поднимался пешком. Он довольно быстро достиг по лестнице пятого этажа, чувствуя, что не вынесет встречи с еще одним скандинавистом. Проходя мимо второго, третьего и четвертого этажей, он мельком заглянул в темные коридоры без окон. Кажется, что за последние 30–40 лет здесь ничего не изменилось: те же грязно-желтые стены, мебель, светильники, сотрудники.

Когда Пол дошел до пятого этажа и оказался во владениях лингвистов, здесь все стало намного светлее. Два верхних этажа были пристроены к корпусу Хенрика Вергеланна в 1990-х годах, но дело не только в том, что эта часть здания новее, что стены выкрашены в белый цвет, а помещения освещены по-современному ярко; дело в том, что сотрудники этой кафедры другие, они моложе, они одеты в более современную одежду, и у них горят глаза.

Но хотя Пол и не был в настроении встречаться с другими скандинавистами после столкновения с Крегером, это не означает, что ему неприятна вся их братия. Пол предпочел бы маленькую каморку в темном коридоре своему модному кабинету на футлинге. И каморка эта вполне могла бы находиться на кафедре скандинавистики, но больше всего Полу хотелось бы сидеть на шестом этаже корпуса Нильса Трешова, на кафедре классических и мертвых языков. Большинство из доживших до наших дней филологов старой школы, которые не считают всякую теорию неоспоримой, которые находят само собой разумеющимся знание латыни, древнегреческого и хотя бы немного санскрита, которые владеют множеством существующих языков, обретаются здесь. Пол Бентсен испытывает глубочайшее уважение к этим людям и восхищается ими, и фактически стыдится собственной принадлежности к другой команде, представители которой в большинстве своем из иностранных языков говорят по-английски и помнят из школы немного немецких слов или выучили в поездках несколько фраз по-испански.

В читальном зале на шестом этаже корпуса Хенрика Вергеланна стояла тишина. На большей части столов лежали открытые блокноты, ручки и распечатанные пачки печенья. На спинке стула висела куртка с капюшоном. На подоконнике осталась полупустая бутылка газированного напитка. К столу в одном из самых мрачных углов зала была прислонена трость со светлым набалдашником, а на поверхности стола лежала толстая пачка машинописных листов. Должно быть, это один из столов, выделенных для кафедральных пенсионеров в качестве благодарности за годы жизни, проведенные в Университете Осло.