Хелене Ури - Лучшие из нас

Хольстейн с воодушевлением рассказывал об Австрии и о семинаре по фонетике в Зальцбурге, в котором участвовал в молодости.

— Но я уже давно не путешествовал, — доверительно сообщил он Полу и, тактично подавляя отрыжку, заглотил кусочек лазаньи, который поднялся у него в горле вместе с желудочным соком. При этом он выпучил красные глаза, как морской окунь. — Не всем приходится путешествовать так много, как некоторым, знаете ли, — сказал он, указывая глазами на Ринкель. — Хотите вина?

— Нет, — ответил Пол.

Хольстейн рассказывал о зальцбургских пирожных:

— Во всех их названиях присутствует слово «Моцарт», и они все усыпаны марципаном и шоколадом.

Пол кивнул.

— Вот только у меня после первого же визита в кондитерскую случился запор, да так и не прошел до конца семинара. Фонетика и метеоризм!

Хольстейн хихикнул и поменял положение ног. Пол вежливо улыбнулся, Ринкель демонстративно молчала и читала газету.

— Надо мне быть поосторожнее в этот раз, — сказал Хольстейн, поправляя шелковый шарф и поглаживая животик.

Пол и Ринкель регистрировались на рейс вместе и, соответственно, получили соседние места. «Да, некоторые умеют устроиться», — весело проговорил Хольстейн, проходя мимо них к своему креслу, расположенному на пару рядов дальше.

Ринкель села у окна, точно так же, как и в поезде. Пол с трудом пристроил свои ноги и улыбнулся Ринкель, которая посмотрела на него пару секунд, не отвечая на улыбку, а потом достала газету и снова стала читать. Пол несколько раз попытался возобновить разговор, который они вели в поезде, но она вежливо, но недвусмысленно отказалась от беседы.

Полу стало нехорошо от злости и нервозности, возможно, прежде всего потому, что чувство общности, испытанное им во время поездки на экспрессе, он придумал сам. Словно ты вручаешь человеку тщательно выбранный подарок, а он бросает его на пол, даже не удосужившись открыть. Пол не привык к тому, что окружающие, в особенности женщины, не ценят предлагаемой им дружбы.

Нет, Полу Бентсену это не нравилось. Он знал, что преувеличивает и Ринкель даже не подозревает, что для него это было нечто большее, чем обычный галантный поток слов в вежливой беседе двух коллег. И, хорошо обдумав ситуацию, он понял, что дело обстоит следующим образом: ему показалось, что между ними зародилась дружба, а может, даже флирт. Он был раздосадован, потому что его обидели, потому что он оказался наивным и потому что ничто не способно разозлить его так, как ситуация, в которой он выглядит смешным. Пол начал нервничать, потому что все-таки сидел рядом со своей начальницей, с которой важно поддерживать хорошие отношения, с человеком, во власти которого загрузить его скучной работой, продлить контракт, уволить или порекомендовать на постоянную должность.

Он боялся ее. Задолго до начала работы на футлинге он слышал рассказы о Ринкель. Говорили, что она способна на невероятные поступки.

Теперь Пол верил этому. Что-то пугающее было в этом желтом блеске слишком светлых глаз, в изгибе шеи. Он чувствовал влечение к Ринкель, это женщина, о которой он думал, которую мысленно раздевал, несмотря на то что она была его начальницей и старше почти на двадцать лет. Несмотря на то, что он боялся ее. А может, именно поэтому.

В самолете по дороге из Осло в Вену ее отстраненная близость заставляла Пола снова и снова думать об одной идиотской детали. Как обычно бывает в подобных ситуациях, чем больше он старался не думать об этом, тем больше этот вопрос занимал его мысли. В действительности это было довольно глупым делом, честно говоря, смешной и незначительной проблемой, на которую жалко тратить время. Речь идет о лингвистическом термине, о научном обозначении языкового феномена. Пол отдавал себе отчет в том, что знает это слово, просто никак не мог его вспомнить. Мы говорим «ирланцы», думал Пол, никто не говорит «ирландцы» — может, за исключением того пенсионера, профессора, специалиста по норвежскому языку (которого в средствах массовой информации называют «профессор-языковед» и часто показывают со спортивным снаряжением), потратившего всю свою трудовую жизнь на то, чтобы ввести в норвежском языке нормы устной речи. Любой норвежец с востока с нормальным темпом речи скажет «ирланцы». «Ирланцы». «Ирланцы». Гаплология? Нет, не может быть, потому что при гаплологии один из двух непосредственно следующих друг за другом сходных слогов выпадает, например «филогия» вместо «филология». Элизия? Метатеза? Ассимиляция? Может, просто выпадение согласного, ведь вместо «ндц» мы просто говорим «нц». Диссимиляция? Он не мог успокоиться, он просто-напросто был не в состоянии отвлечься от мыслей об этом, но ответа так и не вспомнил. Позже ему пришло в голову, что возможно, однозначного ответа и не существует.