Леонид Сергеев - До встречи на небесах

И вчера, когда у меня остановилось сердце, денек начинался как нельзя лучше: в столе я нашел деньги, которые когда-то положил в заначку и забыл; позвонил приятель, пригласил вечером поразмяться, распить бутылочку; в окно влетели бабочки лимонницы и устроили в комнате хоровод. Одно к одному — все приметы везения и вдруг — на тебе!

…Дружки вываливаются из забегаловки — уже засадили будь здоров! Пошатываются, смахивают пот, топают устало, тяжело, словно тащат бочки с водой; пялятся на грузовик и, кажется, только сейчас всерьез почувствовали, что им не хватает меня живого.

— Ладно, поехали! — машет шофер и мой траурный экипаж двигается с места.

С улиц вода сошла, и некоторое время стоит мутная тишина, от влажных деревьев, от домов и асфальта валит пар, но вот уже улицы вновь оживают, бурлят… Мы сворачиваем на грунтовую дорогу — впереди городская окраина.

Нас обгоняет мальчишка на велосипеде — осоловело счастливый гонит по середине улицы, бросил взгляд на катафалк — что там громыхает? — и отвернулся. Остальные и вовсе не замечают: и та бабка с авоськой, выбирающая овощи, и старикан, читающий газету на стуле перед домом, и те подростки во дворе, лопающие арбуз… Как же теперь дороги эти бытовые картинки! Я смотрю на арбуз и представляю астраханских крестьян на бахче, которые под палящим солнцем грузили этот арбуз на телегу, и грузчиков, которые таскали арбузы на баржу, и речников, везущих баржи по Волге, и пьяненького шкипера баржи, дремлющего в рубке, увешанной вяленой рыбой… Я их всех отлично знаю, ведь всегда находился в жизненной гуще — чего-чего, а этого у меня не отнимешь. Вот, пожалуйста, катафалк проехал, а по следам, прямо на глазах прорастает трава. Не случайно ведь это!

Я умер, а ничего не изменилось, жизнь продолжается и прекрасно обходится без меня… Из-за поворота выскочил трамвай, промытый дождем, ярко-красный с блестящими цифрами на боку, звенит, раскачивается, пружинит, катит по рельсам, рассыпая искры. Люди едут по своим делам, на последней площадке целуется парочка. Я представляю, как сейчас один мой приятель корпит над картиной, другой стучит на машинке, третий звонит на работу — просит отгул, никак не может расстаться с собутыльником; еще двое устроили во дворе перекур, чешут языками. Остолопы! Давно уж поинтересовались бы, куда я пропал, узнали бы, что сыграл в ящик да пришли б проводить. Где там! А может, и прослышали про мою кончину, вякнули по дежурной фразе:

— Неплохой был мужик. Ну, как говорится, пусть ему земля будет пухом, — и тут же забыли обо мне.

Ладно, Бог с вами! И не поминайте лихом! Я давно выкинул из головы все наши размолвки, а теперь мне и подавно невдомек, чего мы не могли поделить, чего сотрясали воздух, толкались локтями?! Жизнь-то короткая штука, и надо было щадить друг друга, хотя бы изредка вспоминать о смерти, спешить делать добрые дела.

…Ну вот и выехали на окраину. Дорога стала ухабистой, как стиральная доска: меня так и подбрасывает. По краям потянулись деревянные дома, сады, огороды с чучелами — пугала трещат вертушками, гремят склянками, жестяными банками — прощаются со мной — безмозглые истуканы и те соображают больше, чем мои приятели, — я все о тех, о которых уже сказал, а ведь еще есть дюжина, которые сейчас просиживают штаны в нашем клубе. Они без умолку трепятся о всякой ерунде, и уж женщины ни одной не пропустят — будьте уверены. Но неужели было трудно прийти проводить меня?! Сколько мы торчали в клубе, сколько выпивали, сыграли партий в шахматы! И вот получаю — они не могут забросить дела, выбраться на мои похороны. Ну не свиньи?!

Я только сейчас заметил — около меня нет цветов. Что ж это получается?! Эти обормоты-дружки ни одного цветка мне не притащили. Я уж не говорю о нормальном катафалке или об оркестре. Жмоты! Не могли скинуться. Как будто я каждый день загибаюсь.

А солнце шпарит сильнее прежнего. Слева вдалеке перелески и где-то там Москва-река… Я вижу бело-песчаный пляж, загорающих девиц и женщин. Они смотрят на меня и не печалятся, даже улыбаются. Не смеются — улыбаются. Все, как одна, красивые до жути!..

Под старость я обнаружил — красивых женщин становится все больше и больше, но они меня уже не замечали… Прощайте, красавицы, и простите за все! Теперь я принимаю все ваши обиды и упреки, еще немного и за них отвечу по первое число.

Женщины, женщины, сколько вас было! И вот надо ж, ни одна не идет за моим гробом!.. Вообще-то, так и должно было случиться; правильно сделали, что вычеркнули меня из своей жизни. Я ведь к вам особенно не привязывался, считал — главное, чтобы женщина вписывалась в мою жизнь, но при этом ее не баламутила… Но помню вас всех. Вот вы все стоите передо мной. На самой длинной улице моей жизни. Одни насмешливо усмехаются — «так тебе и надо, старый черт!» — эти давным-давно меня забыли. Другие и раньше отворачивались от меня при встрече, теперь и вовсе смотрят укоризненно, осуждающе. Третьи — безразлично, и только две-три тревожно…