Леонид Сергеев - До встречи на небесах

— Вы что, совсем спятили?! Человек умер, а они топают, гогочут!

Он ушел, хлопнув дверью, а мы стали оправдываться друг перед другом и перед матерью.

Сразу же после смерти матери я не осознал потерю, но с каждым днем она все больше напоминала о себе — снилась мне здоровая, жизнерадостная: я видел, как она гуляет с Челкашом у озера или развешивает белье на балконе и поет. А иногда мать бесшумно переступала порог комнаты и смотрела на меня с немым укором, или, виновато улыбаясь, просила прощения за то, что доставила мне столько хлопот, и спрашивала, как мне теперь, намного ли легче живется? Она по-прежнему светилась, но уже каким-то отраженным светом, а на ее руках темнели синяки от моих шлепков. На костер меня, на костер!

Став старым, я перед собой оправдывался: всю жизнь, мол, несу тяжелейший крест — больные родители, сестра — инвалид, неврастеник брат (с кратковременными, слава богу! — раз в два-три года затмениями), дочь с диагнозом вялотекущей депрессии (наверняка наследственной) и даже пес Дым страдает эпилепсией. Какой-то рок! Попробуй такое выдержать! И как сам от такого окружения не спятил?! (Впрочем, друзья давно считают и меня чокнутым).

Но как бы я ни оправдывался, моим выходкам нет оправдания; не случайно, последние годы мучительные угрызения совести не давали покоя, лишили сна; редкий день я засыпал спокойно, чаще — жестокие воспоминания наваливались и душили так, что из глотки вырывался стон. И случалось, там же, в ночном забытье, я убеждал себя, что все случившееся — всего лишь страшный сон, и утром, когда проснусь, увижу отца и мать живыми… — я цеплялся за последнюю возможность уйти от реальности… Быть может, хоть этим откровением немного замолю свои проступки, свое бесчестье.

А родные… родные давно меня простили… Вот и сейчас вижу отца и мать: они стоят, воскресшие, у своих могил, молодые, улыбающиеся, в увядших цветах, а за ними река и вдоль реки цветут ветлы. В самый неподходящий момент встречаю родных! Такой мутный праздник! Мы смотрим друг на друга и мне не верится, что я старше их. Они совсем молодые, а я старый хрен с лицом в морщинах и складках — не лицом, а маской из скомканной бумаги. Я подхожу к ним, пытаюсь что-то сказать и не слышу своих слов… А они отдаляются, прощаются со мной долгими плавными жестами и улыбаются, улыбаются, улыбаются.

…Ну вот мы и за Кольцевой. Мои дружки, само собой, рыскают по сторонам в поисках забегаловки. Еще не протопали и трех километров, а уже наплели шоферу, что притомились. Вот сачки. Пусть зашибают, я не против, лишь бы не свалились раньше времени — рассчитали б силенки да довезли меня до места. Вон и шеф вылезает из-за баранки пошел куда-то в сторону, решил размяться; на меня и не взглянул, точно везет дрова. Но собаки-то со мной, ни одна не вернулась!

А небо затягивается тучами — они набухают, ширятся; вот и первые тяжелые капли падают на мое еще неостывшее тело. А вот и посыпал частый прозрачный дождь. Сквозь дождевую сетку видно, что мои дружки и не чухаются, будто так и надо, чтоб меня заливало водой. Нет, все же подходят, прикрывают меня крышкой… Заурчал движок, задергался кузов, рвануло — покатили дальше, прямо под дождем.

По небу полосонула молния, шарахнуло так, что меня подбросило, и сразу рухнул ливень. Поблизости, как назло, ни одного укрытия. Вот уже и дорога превратилась в мутный поток с водоворотами, кажется меня везут по дну реки; и что за чертовщина — на стенах домов водоросли, ракушки, водяные цветы. Мои дружки словно призраки из влаги: барахтаются в воде, озираются, ищут любую зачуханую забегаловку — обсохнуть, согреться водочкой, на худой конец — наливкой. Сразу протрезвели, гаврики! А погоду поносят — дальше некуда! И не шевельнут мозгами — гроза-то, вроде, прощальный салют в мою честь.

А это что еще? Дружки пытаются забраться в кабину!.. И, вроде, уместились — не пойму, каким образом, ведь все не из худеньких!.. Но куда свернули, дубины?! Налили глаза и ни фига не соображают. Вот уперлись в какой-то тупик. Не хватало еще здесь оставить катафалк! Я представляю — давно стоит ржавая колымага с истлевшим ящиком, и по мне ползают муравьи. Нет, попятились задом, чуть собак не придавили. Шофер, осел, тоже ни черта не соображает. Надо же шарахнуть в дерево! Тесно ему, видите ли, на улице; развернуться не может, на дерево полез. И опять не туда покатили.

Дьявольская ситуация: блуждает мой гроб по пустынным, залитым водой улицам. Мокрые собаки бредут за грузовиком. Дружки в кабине матерятся, костят небо последними словами, и невдомек им, что неспроста они плутают — какая-то неведомая сила дает мне отсрочку.