Леонид Сергеев - До встречи на небесах

В этот момент Сэф говорит:

— Слово имеет Кушак.

Наш иезуит встает:

— Рома, дорогой, ты так много делаешь для всех нас… Если бы не ты… (мы с Тарловским чуть не подохли от смеха).

Кушак всегда старался прилепиться к классикам (понятно, сильные мира сего): долгое время обхаживал Кассиля; после его смерти заигрывал с Барто; после ее смерти прыгал вокруг Михалкова, ему постоянно нужны покровители.

С Акимом у Кушака долгое время были натянутые отношения. Аким не раз говорил мне:

— Твой Кушак поступает подло с женщинами, не хочу даже говорить о нем (хотя сам далеко не святой).

Сейчас у них отношения более-менее сносные. Кушак, чтобы завоевать благосклонность мэтра (не знаю для чего — возможно, чтобы тот выдвинул его на диплом Андерсена), лебезит перед ним изо всей мочи. Недавно на вечере Акима произносит (как бы с густо замешанным чувством):

— Яшенька, дорогой, прочитай мое любимое стихотворение… Это хрестоматийно, я часто его повторяю… (мы с Тарловским опять чуть не надорвали кишки).

И даже на вечере памяти С. Иванова далеко ушел в сторону — полчаса постыдно изливал свою любовь Акиму.

— Если так лизать задницу, можно и покарябать ее, — сказал Шульжик.

Вот такая искусственность и фальшь у нашего друга, такое двоедушие, такая чертовщина! С одной стороны — он все сечет, интуиция у него, как у женщины, с другой — ловкач, каких свет не видел, и частенько дурачит нас. Как-то прочитал одну мою вещь и несет:

— Сейчас только Юз (Алешковский) и ты можете по-настоящему долбануть нашу систему (ни много, ни мало!).

Ну не дешевый трюк?! Я-то прекрасно знал, что Алешковского он считает выдающимся (представляет как „народного любимца“), а меня — так себе — ну, с небольшими способностями. Кушак, олух, считает себя умней своих друзей — это его существенная большущая ошибка, самообман. Его схемы, подыгрыши раскусить несложно, даже самые вероломные — на них попадаются только простаки — нас, матерых, такими штучками не возьмешь.

Но иногда Кушак поступает как образцовый друг. Он первым напечатал Тарловского в „Лит. России“ и всячески опекал его, когда тот появился в Москве; хлопотал за Мазнина, убеждал чиновников в Комитете по печати, что „отличного поэта не издают“; не раз отбивал нападки на мои рукописи со стороны рецензентов. Как-то в Пестром на меня ополчились двое приятелей — распекали за то, что все вечера чешу языком в ЦДЛ и выпиваю со всеми подряд. Кушак твердым жестом остановил этих субъектов:

— Выпьем за минуты, когда Ленька работает!

А уж что он плел нашим женщинам, и представить трудно. Случалось, познакомлюсь с какой-нибудь красоткой, приглашаю ее в клуб, она смотрит на меня недоверчиво, нехотя соглашается. Придем в клуб, а там Кушак. Я знакомлю его со своей случайной подружкой, отхожу к буфету, а когда возвращаюсь к столу, женщина уже сияет и смотрит на меня влюблено и нежно. Со временем я так привык к этим магическим превращениям, что, появляясь в клубе с незнакомками, сразу выискивал Кушака, и если его не было, как правило, терпел поражение, поскольку не очень-то утруждал себя ухаживанием, вернее делал это без вдохновения.

Но однажды и со мной Кушак поступил отвратительно. В те дни я познакомился с Ириной, которая прекрасно знала литературу (позднее она призналась, что ее бывший муж — романист А. Русов). Первым делом я, понятно, пригласил новую знакомую в ЦДЛ и по пути расписал своих друзей так, что у Ирины загорелись глаза. В кафе из друзей восседал только Кушак, но он-то мне и был нужен. Оказалось, он уже знал мою подружку — вместе не раз бывали в Домах творчества. „Тем лучше“, — подумал я и, спокойный за свой дальнейший роман, направился к буфету. Вернулся минут через пятнадцать — на Ирине не было лица. Кушак неожиданно сослался на дела и холодно распрощался.

— Что произошло? — недоуменно спросил я.

— Не знаю, что и сказать, — растерянно проговорила Ирина. — Вы говорили — он ваш близкий друг… Это не так… Вы заблуждаетесь…

— Что он сказал? — допытывался я.

— Не могу вам это передать…

— Нет уж выкладывайте все начистоту, не хватало еще начинать отношения с недомолвок.

Негодяй Кушак успел наговорить много; суть всего — я не тот человек, за которого она меня принимает, я не способен на серьезные отношения и вообще, она такая умная, интеллигентная женщина достойна мужчины типа своего известного мужа, а встречаться с такими, как я, для нее позорно.

Вот так гнусно он, стервец, и поступил, как будто давно на меня имел зуб. Его слова потрясли меня, я точно получил инъекцию яда. Повторяю, такое он отчебучил только однажды, но такие вещи не забываются — и не в злопамятстве дело — просто хорошее воспринимается как должное (иначе, мол, и не могло быть), а плохое (такого рода) выглядит дикостью. И главное, ладно бы он надрызгался — так нет, был трезв, как стеклышко. Короче, наши с Кушаком отношения стали зыбкими, ненадежными.