Леонид Сергеев - До встречи на небесах

— Не-ет. Они лежат в искривленном пространстве.

И такие загадки задавал Мазнин. В те дни он то лихорадочно писал стихи, то ударялся в романтические приключения и устраивал их одно за другим, торопливо, как бы наверстывая упущенное. Случалось, увидев мельком какую-нибудь женщину, совсем терял голову и, забросив все, уезжал, сумасшедший, с ней в Таллинн или Ригу.

— Вот чудо! — восклицал. — Встречаешь незнакомую женщину, и она кажется совершенством, и сразу отдаешь ей душу!

Как-то выходим из Пестрого зала прилично нагрузившись, направляемся к гардеробу, а там две наши окололитературные дамочки, которые только что сидели за нашим столом, кидают монету — кому провожать Мазнина.

— Да вы что, — говорю, — поделить не можете?

— Но ведь он гений! — в один голос отвечают дамочки.

Кажется, в тот же вечер и сам Мазнин, идиот, это подтвердил:

— Все вы дерьмо, а я гений! (слово в слово повторил бессмертное изречение Авсарагова — они, недоумки, словно сговорились).

И что на него нашло? До этого бережно относился к друзьям — для каждого находил добрые слова, а тут вдруг с чего-то накрутил себя и его занесло — я прямо содрогнулся от его выпада. Позднее, он немного понизил себя в табели о рангах:

— …В детской литературе в первом ряду Чуковский, Маршак, Барто… Во втором — Берестов, Токмакова… Мы в третьем ряду — Кушак, я, Коваль, Яхнин (нас с Тарловским не упомянул — видимо, по этой классификации мы в четвертом ряду, а может и еще дальше, болтаемся где-нибудь в конце табели).

Как-то в вагоне метро мы с Мазниным разбирали чью-то рукопись (ехали в ЦДЛ). На «Баррикадной» выходим, Мазнин останавливается, оборачивается.

— Смотри, какая женщина сидела напротив нас.

Я смотрю — действительно, симпатичная особа смотрит нам вслед, улыбается. Мазнин машет ей, зовет с нами. Двери закрываются, состав отходит, женщина все смотрит на нас, улыбается.

— Эх! — вздохнул мой друг. — А ведь она могла бы изменить всю мою жизнь.

Что удивляло — Мазнин, осел, не мог влюбиться в нормальную женщину — непременно в какую-нибудь несчастную, с изломанной судьбой. Такой была немка Валентина, вертлявая редакторша с телевидения, которая слишком придавала значение украшениям — они, по ее словам, «несли эстетическую функцию». Она невероятно гордилась своим происхождением, постоянно искала повод блеснуть эрудицией и не говорила, а вещала какие-то фразы из сентиментальных романов. Нервная, раздражительная особа, она то и дело падала в обморок, и Мазнин постоянно вызывал неотложку. Только однажды я заметил, что она попросту ловко имитирует обмороки. Почему-то они случались с ней каждый раз, когда Мазнин подолгу разговаривал с другой женщиной. Потеряв голову от этой пустозвонки, Мазнин поступил честно (если здесь уместно это слово): привез ее домой, знакомить с женой и дочерью (кстати, и в этом эпизоде немка хороша — для чего поехала — непонятно). Жены Мазнина дома не было, а дочь, узнав, в чем дело, фыркнула и ушла в другую комнату. Мазнин взял костюм и книги и переехал к немке.

Мы, его друзья, естественно, обрушились на него с негодованием и требовали, чтобы он вернулся в семью.

— Тоже мне, моралисты! — громыхал Мазнин. — И кто мне это говорит?! Отпетые гуляки! Мерзавцы! (этим словом он одаряет только близких друзей и произносит его смачно, растянуто, роскошным баритоном). Ну, ясно — лучшие радетели нравственности бывшие бабники и разные председатели обществ трезвости, вроде С. Гагарина (никчемный прозаик) — бывшие алкаши! Пошли вы на х…! Жена моя — дура и предательница. Она, как жена Гете, не прочитала ни строчки из всего, что я написал. Мерзавка! А Валя меня сразу оценила… По-настоящему меня может оценить только такая женщина, тонкая, интеллигентная… У нас отношения на высоком интеллектуальном уровне. К тому же, я наконец-то, встретил хорошую собутыльницу, — с улыбкой добавлял он.

В те дни жена Мазнина по телефону звонила то мне, то Тарловскому:

— Что вы его выгораживаете?! Он сумасброд, псих ненормальный!.. Может два дня пролежать отвернувшись к стене!..

А то и похлеще:

— Что вы его оправдываете?! Это такая двуличная сволочь! Он обо всех вас такое говорил!

Надо сказать, подобные многосложные и яркие романы — существенная часть нашей жизни, и я не собираюсь их скрывать (позднее и себя выверну наизнанку, устрою себе самосуд), но и особенно смаковать их не стану; к тому же, эти романы были так давно, что уже не вызывают раздражения даже у наших жен, а другим и вовсе неинтересны; я рассказываю о них только для того, чтобы вновь ощутить атмосферу того времени.