Алексей Слаповский - Участок

– Э, э, ты не бреши! – остановил Юлюкин. – Я на «Москвич» семь лет копил!

– Ну, про «Москвич» не будет. А про остальное будет.

– Где?

– В книге. Которую прочитает твой правнук.

– А где он ее возьмет?

– Да я же пишу, чудак ты! Мемуары про жизнь села! Чтобы потомки знали, кто мы такие были. Без прикрас и обмана. Понял?

– Кто же ее напечатает?

– А хоть и никто. Будет рукописная. Переплету и сдам на хранение в архив под расписку. В Полынске вон есть районный архив, туда и сдам. Понял?

И Дуганов, довольный эффектом, пошел писать мемуары дальше.

Он пошел писать мемуары дальше, а Юлюкин задумался.

И тем же вечером заглянул к Дуганову с бутылкой.

Дуганов на стук открыл не сразу. Записи свои прячет, решил Юлюкин. Вошел с улыбкой:

– Мы с тобой два бобыля, Валер! Развеем тоску?

– А у меня тоски нет! – заявил Дуганов. – Тоска бывает у духовно неразвитых интеллектов! Которым нечем себя занять.

– А тебе, значит, есть чем? – спросил Юлюкин, приглядываясь. Он заметил, что на столе, покрытом клеенкой, чашка, заварной чайник, хлебница и все прочее сдвинуто в одну сторону, половина свободна. Как раз чтобы разложить тетрадь или листки и писать. Кстати, вон сбоку и две ручки лежат. Одна кончится – вторую схватит, паразит, чтобы процесса не прерывать. А тетрадь, видимо, спрятал.

– Я чего хотел сказать, – присел Юлюкин, осторожно поставив бутылку. – Ты, как я понял, хочешь написать про меня и про других?

– И про себя тоже. Между прочим – не скрывая своих недостатков!

– Это понятно. Но ты ведь про меня всего не знаешь.

– Что надо – знаю! Ты у меня всю жизнь на виду!

– Где же на виду? Не в одном доме жили, слава богу, у тебя свой, у меня свой. Ты вот говоришь: жену тяжелым характером уморил. Это неправда, Валера. У жены, ты сам знаешь, была болезнь. Характер тут ни при чем.

– Любая болезнь зависит от окружения. Жил бы я среди людей, а не среди сволочей, мой бы невроз давно прошел! И чего ты боишься вообще? Я же не только про плохое, я про хорошее тоже буду писать. У кого оно есть. А у кого нет – извините!

Юлюкин подумал. И сказал:

– А я вот, когда в армии служил, между прочим, человека спас. Учения были, и один сержант спотыкнулся, как сейчас помню, и с окопа, значит, упал, а на него прямо, значит, танк. И все рты раскрыли, а сержант головой о камень ушибся и лежит. Один я не растерялся, спрыгнул, рванул его на себя – гусеница, между прочим, прямо в сантиметре от головы прошла. А еще...

И Юлюкин много еще рассказывал хорошего из своей армейской жизни, об учебе в городе, припомнил и анисовские события, в которых он участвовал если не героем, то вполне положительно. Дуганов выслушал со снисходительной усмешкой и подвел черту:

– Ты мне пой хоть до утра, а у меня свой творческий принцип. Во-первых, пишу, что сам помню или видел. Во-вторых, имею право на личную оценку. Субъективную. Как автор.

– Какой ты автор, ешь твою плешь! – начал закипать Юлюкин. – Автор! Авторы такие, что ли, бывают? Они образованные, они этому учатся! Я тебе вот что скажу: чтобы писать – надо право иметь! А ты такого права не имеешь! Автор!

Дуганов взял бутылку и пошел к двери. Открыл ее и сказал:

– Сначала бутылку выкину, а потом тебя. Будешь ты мне указывать! Я знаю, чего ты испугался! Испугался, что твои потомки про тебя все узнают? И пусть знают! Надо было жить по-человечески!

– А я по-каковски жил? – вконец озлился Юлюкин, подходя к нему, вырывая бутылку и замахиваясь. – По-обезьянски, что ли?

Дуганов, осознавая себя в опасности, не только не испугался, а наоборот, почувствовал прилив пьянящей смелости.

– Ну, ударь! – сказал он. – Правду не убьешь! И учти: я это твое нападение в мемуарах тоже зафиксирую. Под рубрикой: как люди ненавидят свою собственную совесть!

Юлюкин посмотрел на свою дрожащую руку с бутылкой. И ему вдруг привиделось странное: будто рука и бутылка стали не живыми, а, описанные буквами и словами, появились уже в будущей книге, которую читают действительно его потомки и удивляются, каким их предок был невоздержанным человеком, готовым стукнуть другого человека бутылкой. И он опустил руку. Но гнев его не утих.

– Попробуй только зафиксируй! – сказал он. – За клевету в суд на тебя подам!

– В суд на него за клевету подать надо! – говорил Юлюкин на следующий день Андрею Ильичу Шарову. – Он понапишет там неизвестно что, поди потом докажи!

В администрации в это время случился Лев Ильич. Он заметил: