Алексей Слаповский - Участок

Синицына пожала плечами. Не то чтобы ей казались невероятными рассказываемые вещи, но досадно было, что не она рассказывает. И поэтому она покачала головой:

– Слушаю вас и прямо глазам своим не верю! Современные женщины, а выдумывают, как темные старухи какие-то! И сом у них столетний, и монах какой-то... Я вон в телевизоре смотрела: никаких этих... полунормальных, что ли?

– Паранормальных, – сказала Клавдия-Анжела.

– Вот! Никаких паранормальных явлений нету!

Раздосадованная Сироткина вскрикнула:

– Ну да, ну да! Ты еще, баб Зой, про сыновей расскажи! С высшим образованием! Начальники обои!

– А тебе-то что? – тихо спросила Синицына.

– А то! Старший – да, в правительстве сидит, спорить не буду! Зато младшего мой Сироткин у вокзала под лавочкой видел. Спит под лавочкой – и бутылочка под щекой!

Все знали, что у Синицыной получились разные сыновья. Но вслух об этом не любили говорить. Во-первых, потому, что они и у всех – разные. Во-вторых, если из двух один получился все-таки порядочный, это радость, грех другим попрекать.

Поэтому Сироткину никто не поддержал, наоборот, осудили, хоть и молча.

Тут и вошел Кравцов:

– Здравствуйте, женщины! Здравствуйте, Клавдия Васильевна!

– Спасибо! – весело ответила Клавдия-Анжела. Женщины одна за другой вышли, а Кравцов спросил:

– За что же спасибо?

– За то, что по имени-отчеству зовете. А то кто Анжелой, никак их не исправишь, кто Клавой, а кто сразу двумя именами зовет... Собачку не нашли?

– Да нет... Я вот что...

– Про Кублакова хотите спросить?

– А вы откуда знаете?

– Так вы сегодня у всех спрашиваете. День у вас такой.

– Но вас-то при этом не было!

– А это неважно. Ладно, слушайте мое мнение: утопился он. Сам.

– С чего это?

– Да говорил об этом. Утоплюсь, говорит, от тоски. Люба, говорит, от меня материальных благ требует, а у меня, говорит, душа. И милицейская шкура, говорит, надоела...

– Значит, он со своей душой – к вам? Симпатизировал, значит?

Клавдия-Анжела усмехнулась:

– Вроде того. Один раз под вечер с Володькой встретились, поцапались. Володька тоже... захаживал... Да и сейчас иногда. И чего ему надо?

– А как они поцапались? Подрались, что ли?

– Нет. Кублаков выпивший был. Схватил сдуру пистолет, кричать начал, что Володьку пристрелит, если тут увидит. А Володька кричит: подкараулю и пришибу, в речку сброшу... – Клавдия-Анжела спохватилась: – Да нет, он не грозил, вы не подумайте...

– Значит, Кублаков утопиться хотел?

– Говорил, по крайней мере...

Кравцов смотрел на эту красивую женщину и, воспринимая информацию, думал о постороннем (он это иногда умел). Правда, это постороннее тоже ее касалось. И свои мысли он выразил в вопросе:

– А скажите, Клавдия Васильевна... Вы такая интересная женщина – и одна? Не мое, конечно, дело. Но – почему?

– Мне дочки хватает. А замужем была... Вам разве не рассказывали?

– Что-то слышал. В одном селе живем.

Клавдия-Анжела, не стесняясь участкового, достала из-под прилавка бутылку, налила себе немножко, выпила и рассказала со странной улыбкой:

– Веселый у меня был муж. Каждый вечер веселился. И меня смешил. То по уху, то по спине. Ну, и я один раз от смеха топор уронила. Рубила чего-то такое по хозяйству, топор был в руках, а он как раз решил пошутить. Ну, я рассмеялась и уронила. И прямо ему на голову. Испугалась, подняла топор, а он опять упал. И опять ему на голову. Да что ж ты, думаю, руки не держат? Опять подняла, смотрю, а муж любимый уже хрипит. Тут я совсем испугалась, руки совсем затряслись. И опять топор от страха уронила. И опять на голову. Чисто случайно, сами понимаете... Правда, судьи не поверили. Но ничего, отбыла, что положено, даже к торговле вот допустили...

– На вас глядя, не скажешь...

– А на кого глядя что скажешь? – спросила Клавдия-Анжела. – Поэтому мне и одной хорошо, с дочкой. За кого попало не собираюсь, а кто мне нравится, тот того не знает. Так не знаючи и уедет.

– Это кто?

– Да не важно...

Кравцов поблагодарил и ушел из магазина. На крыльце он встретился с Хали-Гали.

– Живой, дед?

– Живой. А Цезарь-то жив? – Хали-Гали неожиданно правильно вспомнил кличку пса.

– А с чего ему быть неживым? Просто гуляет где-то.

– Да я подумал: бывает – когда собака старая, она уходит, чтобы в одиночку умереть. Чтобы хозяина в горе не вводить.

– Ну, не такой уж он старый, – сказал Кравцов, однако задумался.

Уже виднелся город, на их пути была свалка. И вдруг из-за груд мусора выскочило множество собак. Полудикие, беспородные, злые, привыкшие питаться падалью и гнилью, закаленные в драках из-за объедков: у одной глаз выдран, у другой бок краснеет голым мясом, третья хромает, но все умеют отважно лаять, страшно рычать и скалиться. Цезарь и ухом не повел, бежал мимо них. Камиказа отбрехивалась, держась к нему поближе. Тут стремительно вылетел откуда-то черно-пегий пес с жуткой мордой и молча бросился на Цезаря. Бросилась и остальная свора, причем значительная ее часть – на Камиказу. Камиказа крутилась, ловко увертываясь, кусая все, что попадалось. А Цезарь бился с черным псом. Они слились в огромный клубок, который катился, дергаясь, рыча, вздымая пыль. И вдруг послышался взвизг боли. Камиказа застыла, посмотрела туда. Черный пес, поджав хвост и оглядываясь, потрусил, хромая, к своим кучам. За ним отступили и остальные. А Цезарь уже бежал дальше, не оглядываясь. Камиказа побежала за ним, на ходу обнюхивая капли крови.