Потрохов, видимо, уже окончательно уяснивший, кто теперь из них ху есть ху, вёл свой видавший виды Фольксваген как полноправный хозяин жизни; левой полосы никому не уступал, перед крутыми тачками не дрейфил, напористо вклинивался в чужие ряды, успевая при этом ещё затейливо-беззлобным матерком покрывать нерасторопных, на его взгляд, недотёп водителей.
— Такие возможности у тебя были, ёшкин кот!
— Да какие там возможности!
— А то нет, что ли? Мне-то не рассказывай! — тормознув на светофоре, Потрохов отяжелевшим за разлучные годы корпусом повернулся к Васильчикову. — У кормушки стоял! Прямо рылом в неё упёртый!
— Что теперь вспоминать!
Степану, действительно, не хотелось говорить об упущенных возможностях, каковые, надо заметить, Потрохов, уволившийся, кстати, в разгар начавшихся баталий, «поскольку сразу просёк, что лично ему от этого пирога ничего обломится», сильно преувеличивал, во всяком случае, касательно Степана, к зданию, как, впрочем, и собственно сам институт, в лице всего трудового коллектива, отношения не имевшему; коллектив развалили и ведомственное здание пустили в арендный оборот, хотя, — тут Потрохов, безусловно, попадал в точку, — в пылу борьбы Степану на возможные лакомые куски намекали и неоднократно. Скорее всего, обмана ради намекали-то, или так, для проверки на элементарную вшивость, а если даже и на полном серьёзе, то всё одно Степан ни на одну секунду, ни тогда, ни позже, не сожалел, что не повёлся, как теперь выражаются, на вражеские посулы, — «по крайней мере, хоть совесть чиста». Однако и никакой особой гордости от в чистоте сохранённой совести Степан тоже не испытывал, — «это уж совсем дураком нужно быть!». Но Потрохов, похоже, именно к таким дуракам-лохам его теперь и причислял, что было Степану, в общем-то, довольно обидно, тем паче, что Потрохов все тогдашние события интерпретировал по-своему и, следовательно, не совсем или даже вовсе неверно. Вовлечённый им в зряшный разговор Степан невольно возражал, пробовал растолковывать, как всё в натуральности происходило-то, но тотчас же обнаружил, что разубедить в чём-либо бывшего коллегу-подчинённого, на всё заимевшего своё безапелляционное и категорическое суждение — абсолютно безнадёжное занятие. Как и в случае со Светкой, якобы у него Степаном отбитой, Потрохов был непоколебимо уверен, что Васильчиков свои гигантские возможности на безбедно-сытое житьё бездарно упустил. И самое удивительное, Светка Потрохову в том нисколько не противоречила, а даже и поддакивала: «конечно, упустил — растяпа!» — хотя и знала, казалось бы, всё в тончайших деталях.
Степан, не далее как вчера, попытался даже парировать, шуточно, конечно:
— Но тебя-то я у Потрохова отбил! Значит, не совсем уж растяпа?
— Это я тебя, дура, отбила, — даже не рассмеялась Светка. — Неизвестно только зачем!
И действительно — отбила! Степан в те поры дружил с другой девушкой, Катей, и дело у них, как опять-таки пишут в романах, уже подвигалось к свадьбе. Катя тоже работала в проектном институте, архитектурном, правда, и милая была… Очень! А Светка — красивая. Степан, если честно, на таких и не заглядывался, то есть заглядывался, конечно, на таких все заглядываются, но применительно к себе даже и не помышлял. Не то, что б не по Стёпке шапка, а так как-то… по излишней застенчивости, что ли? А может, и не по излишней, а по самой что ни на есть разумной, ведь недаром говорится: «выбирай дерево по своему плечу». Впрочем, чего-чего, а сил у него тогда имелось в избытке. Поэтому, когда Светка его заарканила, — а заарканила она его влёт, на полном скаку, — он ничуть её явным чарам не сопротивлялся, даже головой не мотнул в раздумье: тотчас же порвал с Катей, — хватило, слава Богу, одного телефонного звонка («свинство, конечно, если вдуматься!»), — и радостно, и польщёно, как за нежданной, но давно желанной наградой, поворотил все свои постромки в Светкину сторону. Ему и впрямь тогда казалось, что Светка увлеклась им вполне заслуженно — как же: начальник отдела, без пяти минут главный инженер, а самое главное — выдающийся — причём, в ближайшей перспективе, заметьте! — конструктор-изобретатель!
Собственно говоря, так оно и было, и, как не крути, а выбрала его Светка именно за эти вот самые выдающиеся качества, — «за что же ещё бабе выбирать мужика, не за красивые же глазки?» — которые он, кстати заметить, никогда и никому не строил, хотя уродом, прямо скажем, себя не считал, впрочем, как и писанным красавцом тоже. Нормальным он мужиком был, нормальным! И Светку он ничем таким не охмурял и безоблачно радужной жизнью не заманивал. Об этом и не говорилось даже, хотя бы уж потому, что в обеспеченности жизни даже и малейших сомнений не возникало — работай только, не ленись, и всё будет! И было! Квартиру с рождением дочери дали, машиной и мебелями там разными потихоньку обзавелись, и до последнего, можно сказать, дня, до перестройки этой грёбанной, зарабатывал он куда как прилично, одних только прогрессивок, премий, гонораров рационализаторских огребал сколько. Тогда-то, — Степан с тоской оглядел двор, — конечно, хорошим был. Конечно! И Потрохов, небось, тогда ему только завидовал. Да и кто бы не позавидовал — и сам, как говорится, молодец, и жена раскрасавица, и дочка умница! А теперь?
Читать дальше