Филипп Джиан: Трения

— Представь себе, если однажды он узнает, что это был ты, — вскинулась она. — Что тогда будет?

— Пусть себе докапывается. Не беспокойся, ничего он не узнает.

— С какой стати ты так уверен? Рано или поздно все тайное становится явным, в том‑то и дело.

Я дал ей выговориться. Большого удовольствия мне это не доставило, потому что она была настроена в высшей степени критически, я бы даже сказал, агрессивно. Но я знал, что через это надо пройти и из нас двоих именно я должен вести себя мудро. Поэтому я сжал зубы и молчал, хотя мне тоже было в чем ее упрекнуть. Я слушал ее и думал обо всех ошибках, которые мы совершили и которые давили на нас своей тяжестью, обо всех неправильно понятых поступках и нереализованных порывах. Когда мы подошли к кассе, у меня уже сводило челюсти.

На стоянке Лили попросила меня быть с Дмитрием поласковей.

— Я буду с ним поласковей, если ты будешь поласковей со мной, — сказал я. — Договорились?

Вернулись мы, когда солнце уже садилось. Дмитрия мы застали мрачным и почти больным. Спина у него была красная, как пачка «Уинстона», и моя мать, зажав в зубах сигарету, мазала его кремом.

— Тебе не кажется, что он мог бы сделать это сам? — сказал я спокойно, пока она помогала мне раскладывать продукты. — Ты не обязана за ним ухаживать.

— Прекрати, — отмахнулась она. — Не заводись.

— Каким же надо быть идиотом, чтобы так обгореть в первый день. Просто слов нет.

Ночью он, разумеется, не спал. Я, разумеется, тоже. Он ходил по дому взад‑вперед, скрипел половицами на веранде, открывал и закрывал холодильник, включал воду на кухне. Счастье еще, что комаров во всей округе давно извели, иначе бы он гонялся за ними по всему дому. Только спокойней мне от этой мысли не стало. Короче, отдых начался из рук вон плохо.

Я натянул шорты и вышел из комнаты.

Он сидел на диване и писал что‑то в тетради. Мы встретились глазами, потом я пошел налить себе стакан воды. Но передумал и взял пиво. Ночь была жаркой, и прохлада алюминиевой банки в руке наполнила меня счастьем. Подумав, я взял еще одно пиво для Дмитрия и вернулся в гостиную.

Я поставил банку перед ним. Ночь была душной, небо — все в звездах. У берега плескалась вода.

Я спросил, не вдохновение ли на него нашло и не новую ли песню он пишет. Он чуть не расхохотался мне в лицо. Потом взял себя в руки и сказал:

— Извини.

— Да ладно, не бери в голову. Проехали.

Лили мне говорила, чем он теперь начал заниматься, но я как‑то не запомнил.

— Жаль, твоей матери нет с нами, — вздохнул я, усаживаясь в кресло. — Ей бы здесь понравилось.

Он кивнул без энтузиазма.

— Забудь ты эту историю, — продолжал я. — Теперь уж ничего не поправишь. Расскажи лучше, что вы собираетесь делать. Ты, во всяком случае, что собираешься?

Он смотрел на меня, чуть морщась, возможно, оттого, что спина болела, потом встал и сказал, что я оторвал его от работы и ему хотелось бы продолжить, пока он не потерял нить. Я ответил, что прекрасно его понимаю. Он ушел на веранду, недоумевая, как это ему удалось так легко от меня отделаться.

*

В считанные дни мои мать и дочь покрылись с ног до головы золотистым загаром. Одно удовольствие было на них смотреть, готовить им еду, болтать с ними о том о сем. Когда мы отправлялись на какую‑нибудь вечеринку, нас моментально окружали кавалеры и уже не отходили ни на шаг, таскали нам напитки, даже если мы были в глубине сада.

Иногда мать брала меня под руку, и тогда старые знакомые — порой те самые, с которыми мы общались в городе, — в очередной раз демонстративно изумлялись, что я до сих пор не нашел себе пару, а потом принимались расточать комплименты моей очаровательной дочери и моей матери, которой так и хочется поцеловать пальчики.

— Знаешь, о чем я думаю, — сказал я ей однажды вечером, когда мы возвращались домой при лунном свете.

Мы выпили несколько коктейлей, и она шла босиком по воде, неся босоножки в руках, а я — по берегу. Я остановился.

— Знаешь, о чем я думаю? А почему бы нам снова не жить вместе, как мы жили когда‑то?

Она пристально посмотрела на меня, опустила глаза и покачала головой.

— Подумай, — продолжал я. — Мы оба живем в одиночестве. Можно сказать, занимаем лишнее пространство. Ведь ты могла бы поселиться в комнате Лили.

Мать снова пошла по воде, все сильнее качая головой.

— Да в чем же дело? — забеспокоился я, ускоряя шаг, чтобы догнать ее.

Тогда она подошла ко мне и крепко меня обняла. В одно мгновение моя рубашка стала мокрой от слез.