Яков Рахманов - Судьба, или жизнь дается человеку один раз…

К восьми часам вечера телефон в штабе разрывался от звонков: Почему не показываете фильм и не получаете груз со станции?» Наконец–то выяснили, что Рахманова кто–то отправил в караул на склады боеприпасов, а это был пост Љ2 после поста у Знамени полка.

Начальник офицерского клуба, не раздумывая, помчался на пост, чтобы хотя бы взять ключи от кинобудок. Я вспоминаю устав и рассказ отца, как он пошел проверять посты без начальника караула и разводящего. Только эти два человека имеют право подойти к часовому и сменить его при необходимости. Часовой, строго следуя уставу пограничной службы, положил отца — начальника штаба погранзаставы, в лужу и держал его в ней до прихода смены караула. На следующее утро часовой получил отпуск на родину за отличное несение караульной службы. Не за ради отпуска, а на благо служения Отчизне я крикнул: — Стой, кто идет?! — Капитан, не обращая внимания на окрик, несется ко мне.

— Всем стоять! Буду стрелять!

Окрик не подействовал, капитану были срочно нужны ключи от кинобудки, поскольку в солдатском кинозале бушевали около тысячи молодых глоток, требуя фильм. Я приготовил автомат к бою, перевел затвор в состояние готовности к стрельбе. Клацанье затвора автомата Калашникова действует на любого сразу и отрезвляюще. Мой капитан, очень хороший, но уж очень шебутной мужик, про каких говорят, что с ними дерьмо хорошо есть, потому что они всегда вперед выскакивают, недоуменно застыл на месте. Затем быстро сообразил и понесся обратно за начальником караула и разводящими.

Возвращаясь, капитан снова выскочил впереди разводящих и начальника караула.

— Всем стоять, разводящий ко мне! — Произнес я очередную уставную команду при направленном в их сторону автомате. Капитан нетерпеливо и суетливо начал перебирать ногами, но остался стоять на месте, очевидно помня мои упражнения с Калашниковым. Подошел разводящий, я отдал ему ключи, продолжив караульную службу по охране боеприпасов полка. На утреннем разводе ефрейтору Рахманову объявили благодарность за отличное несение караульной службы и приказали немедленно следовать на станцию для получения кинофильмов. Так закончился мой последний караул в ракетных войсках. И теперь, когда в списках очередного караула появлялась моя фамилия, ефрейтор Евтушенко из Роты управления автоматически подшивал на гимнастерку свежий подворотничок и ложился отдыхать до времени выхода в караул. Только на последнем году службы, когда полк поднимался по тревоге на двух–трех дневные учения в марш–бросках, а в части оставались минимальный состав и мы — шесть сержантов–дембелей из Роты управления и связи полка, я заступал в караул для охраны поста Љ1 — Знамени Отдельного полка ракет стратегического назначения.

* * *

На втором году моей службы в войска поступил циркуляр о принятии военнослужащих в высшие учебные заведения вне конкурса. В полку служило много физиков и математиков с высшим образованием, поэтому был издан приказ о создании подготовительных курсов для желающих поступать учиться. Желающих учиться было бы, вероятно, не много, но главная фишка этого циркуляра заключалось в том, что поступивший или не поступивший военнослужащий последнего года службы автоматически демобелизовывался. Я решил «поступать» в Харьковское высшее авиационно–инженерное военное училище. Оно было очень близко к городу Киеву, где в это время была на каникулах будущий педагог и моя будущая жена Татьяна Митрофанова. Я выехал на неделю раньше вступительных экзаменов. Частный дом Татьяниной родни находился на окраине Киева. Я добрался до него к двум часам ночи и, не решившись никого будить, прикорнул на крылечке. Там меня и обнаружил в шесть утра ее отец. Немного пожурили, но очень обрадовались, естественно накрыли стол. Танька была поражена, ведь перед армией мы, в общем, просто расстались, ничего друг другу не обещая. Мне нашли Левкину одежду, он был в экспедиции, и я стал жить гражданской жизнью. Днем помогал по благоустройству дома и сада, мы с будущим тестем строили гараж. Вечера и ночи проводили с Танюхой. Она, как потом оказалось, была любвеобильной женщиной (по этой причине мы потом и развелись), но до сих пор пребывала в нетронутых девушках. На третью ночь мы сидели на веранде и наше обоюдное терпение кончилось. Крепкие объятия. Короткие, как выстрел, произнесенные Татьяной на высокой ноте: «Ах! Больно!, — и наступившее вскоре умиротворение. Так мы поженились физически. Будущая теща, узнав об этом от дочери, нашла повод, чтобы устроить праздничный ужин, приобщив его к моему отъезду в Харьков.