Фрэнк Маккорт - Прах Анджелы

— Ничего, терпи, зато никто не скажет, что мой сын у алтаря грязным стоял.

Она сокрушается, что коленки у меня в болячках, потому что бегаю где ни попадя, пинаю консервные банки и падаю, как заправский футболист. А еще жаль, что ни капли масла для волос нет, остается только пригладить волосы водой или поплевать на них, а то торчат, как солома из матраса. Мама велит мне в церкви отвечать громко, хоть на английском, хоть на латыни, а не бурчать себе под нос.

— Жалость-то какая, что костюмчик с первого причастия уже маловат, но ничего, стыдиться тебе нечего — предки у тебя хорошие, хоть Маккортов возьми, хоть Шиханов, хоть Гилфойлов с моей стороны, у них земли тут в Лимерике было без счета, пока англичане ее не отобрали и не отдали этим грабителям из Лондона.

Папа ведет меня за руку, и прохожие на нас оглядываются, потому что мы переговариваемся на латыни. Он стучит в дверь ризницы и сообщает Стивену Кэри:

— Вот мой сын, Фрэнк, он выучил латынь и готов стать алтарником.

Стивен Кэри глядит на папу, потом на меня.

— Мест нет, — говорит он и захлопывает дверь.

Папа сжимает мне руку так сильно, что я едва не вскрикиваю от боли. Всю дорогу он молчит. Дома снимает кепку, садится у огня и зажигает сигарету. Мама тоже курит.

— Ну, — говорит она. — Взяли в алтарники?

— Мест нет.

— Ха, — мама затягивается сигаретой. — А я скажу тебе, как это называется. Классовое неравенство, вот как. Детям из трущоб у алтаря не место. У них же коленки ободранные и волосы торчком. Нет, там нужны благовоспитанные мальчики в новых туфлях и с напомаженными волосами, потому что отцы у таких мальчиков ходят в костюмах и галстуках и работа у них хорошая. Вот так-то! И как, спрашивается, веру не потерять, когда кругом снобы одни?

— Ох, да.

— Да ну тебя с твоим оханьем вечным. Шел бы лучше да сказал священнику, мол, вот, голову сыну латынью забил, а на кой она ему сдалась, раз в алтарники не берут?

— Ох, ну может, когда вырастет, священником станет.

Я спрашиваю папу, можно ли мне пойти на улицу играть.

— Да, — произносит он. — Поиграй.

— Иди теперь куда хочешь, — говорит мама.

В четвертом классе у нас преподает мистер О’Нил. Мы зовем его Дотти [67] От англ . «dot» — точка. — уж больно ростом мал.

В классе есть кафедра, так что Дотти возвышается над нами, грозит нам ясеневой тростью или демонстративно чистит яблоко. В первый же учебный день сентября он пишет на доске три слова — «Евклид», «геометрия», «идиот», — которые остаются там на весь год. Дотти говорит, если кто вздумает шутить с этими словами, то станет одноруким калекой. И что тот, кто теорем Евклидовых не знает — идиот.

— Повторяйте за мной, — велит он. — Идиот — это тот, кто не знает Евклидовых теорем.

Но мы и так знаем, кто такой идиот, потому что учителя все время нас так называют.

Брендан Куигли поднимает руку.

— Сэр, а что такое теорема и кто такой Евклид?

Мы ждем, что Дотти накинется на Брендана, как учителя обычно делают, когда их о чем-то спрашиваешь, но он только загадочно улыбается.

— Так-так, у нас тут даже не один вопрос, а целых два. Как зовут?

— Брэндан Куигли, сэр.

— Этот мальчик далеко пойдет. Куда он пойдет?

— Далеко, сэр.

— Непременно пойдет. Тому, кто задается вопросом об изяществе и красоте Евклида, только одна дорога — наверх. Куда ему дорога?

— Наверх, сэр.

— Без Евклида, мальчики, математика оказалась бы в шатком положении. Без Евклида никуда. И у велосипеда не было бы колес. И Святой Иосиф не стал бы плотником, ибо геометрия — основа его ремесла, а ремесло его суть геометрия. Даже эту школу без Евклида бы не построили.

— Чертов Евклид, — бормочет позади меня Пэдди Клоэсси.

— Эй там, как тебя зовут? — рявкает Дотти.

— Клоэсси, сэр.

— Нарываешься ты, парень. Как звать?

— Пэдди.

— Пэдди, а дальше?

— Просто Пэдди, сэр.

— И что ты, Пэдди, сейчас сказал Маккорту?

— Что нам следует встать на колени и возблагодарить Бога за Евклида.

— Да уж, конечно, Клоэсси. У тебя зубы от лжи гниют, отсюда видать. Что мне отсюда видать, мальчики?

— Что зубы гниют.

— От чего?

— От лжи.

— Евклид, мальчики, был греком. А кто такой грек, Клоэсси?

— Иностранец вроде, сэр.

— Недоумок ты, Клоэсси. Брендан, ты-то уж точно знаешь, кто такой грек.

— Да, сэр. Евклид был греком.

Дотти слегка улыбается и говорит Клоэсси, чтоб тот брал пример с Куигли — он-то знает, кто такой грек. Потом рисует на доске две линии и сообщает, что это параллельные прямые, и чудо в том, что они никогда не пересекутся, даже если их продлить до бесконечности, да хоть туда, где Господь Бог сидит, а это, ребятки, очень далеко. Хотя вот в Германии есть один еврей, который весь мир взбудоражил своими идеями о параллельных прямых.