Фрэнк Маккорт - Прах Анджелы

Спустя неделю мы прибыли в Мовилл, что в графстве Донегол, там сели на автобус до Белфаста, а оттуда на другом автобусе доехали до городка Тум в графстве Антрим. Оставив багаж в лавке, дальше мы пошли пешком, а идти до дома дедушки Маккорта надо было около двух миль. Дорога тонула в темноте, рассвет еще только занимался где-то за холмами.

Папа нес близнецов, которые по очереди ревели от голода. Мама то и дело останавливалась и садилась на каменную ограду передохнуть. Мы садились рядом и смотрели, как небо алеет, а потом становится голубым. На деревьях защебетали и запели птички, а когда совсем рассвело, мы увидели, что на поле стоят какие-то странные звери и смотрят на нас.

— Пап, кто это? — спросил Мэйлахи.

— Коровы, сынок.

— А кто такие коровы?

— Коровы это просто коровы, сынок.

Мы пошагали дальше, стало еще светлее, и на другом поле стояли еще какие-то звери — белые и лохматые.

— Пап, а это кто? — спросил Мэйлахи.

— Овцы, сын.

— А кто такие овцы?

— Хватит уже! — рявкнул папа. — Овцы это овцы, коровы это коровы, а вон там вообще коза. Просто коза и все. Она дает молоко, овцы дают шерсть, коровы дают все. Ну, что тебе все неймется, а?

Мэйлахи заскулил от страха — папа никогда раньше не повышал на нас голос. Да, бывало будил по ночам и велел поклясться, что мы умрем за Ирландию, но никогда не кричал вот так.

Мэйлахи кинулся к маме.

— Ну, будет, будет, милый. Просто папа устал, он близнецов несет, а когда тяжело, не до вопросов, — сказала она.

Папа опустил близнецов на землю и протянул руки к Мэйлахи. Близнецы кинулись в рев, а Мэйлахи, всхлипывая, прижался к маме. Коровы мычали, овцы бекали, коза мекала, птицы на ветках чирикали, и вдруг посреди всего этого шума бибикнул автомобиль.

— Боже милосердный! — изумленно воскликнул человек за рулем. — Что вы тут делаете в такую рань, да еще и в светлое Христово воскресенье?

— Доброе утро, святой отец, — поздоровался папа.

— Отец? — переспросил я. — Папа, это твой папа?

— Не задавай вопросов, — шикнула мама.

— Нет-нет, — ответил папа. — Это священник.

— А кто такой свя…? — начал Мэйлахи, но мама зажала ему рот рукой.

У священника были совсем седые волосы и белый воротничок.

— Куда вы идете?

— В Манигласс, к Маккортам, — ответил папа, а священник сказал, что он нас подвезет и что Маккорты — хорошее семейство, добрые католики — некоторые даже причащаются ежедневно, и что он надеется увидеть всех нас на мессе, особенно этих маленьких янки, которые даже не знают, кто такой священник, Господи, помоги нам.

Возле дома мама тянется к щеколде на двери.

— Нет-нет, — останавливает ее папа. — Парадный вход только для священника или когда похороны.

С другой стороны дома есть еще дверь. Папа открывает ее и там, на кухне сидит дедушка Маккорт и пьет чай из большой кружки, а бабушка Маккорт что-то жарит на сковородке.

— Ага, вот и вы, — говорит дедушка.

— Ага, мы, — отвечает папа, потом показывает на маму: — Это Анджела.

— Ага, вы, наверное, устали, Анджела.

Бабушка вообще ничего не говорит, просто отворачивается к плите.

Дедушка ведет нас в большую комнату, где стоят длинный стол и стулья.

— Садитесь, чаю выпейте, — приглашает дедушка. — Оладьев хотите?

— Что такое оладьи? — тут же спрашивает Мэйлахи.

— Блинчики такие, — смеется папа. — Из картошки.

— Еще яйца есть, — говорит дедушка. — Нынче Пасха, ешьте яиц вдоволь.

Мы едим вареные яйца, пьем чай с оладьями и идем спать. Я просыпаюсь на кровати рядом с Мэйлахи и близнецами. Папа с мамой спят на другой кровати, у окна. Где я? За окном темно. Нет, это не пароход. Громкому папиному храпу вторит тоненький мамин. Мне хочется писать. Я встаю и тормошу папу.

— Писай в горшок, — говорит он.

— Куда?

— В ночной горшок, под кроватью. На нем розочки и девицы пляшут на лужочке. Туда и писай.

Я уже еле терплю, но мне хочется выспросить у папы, про что это он, потому что странно писать в какой-то там горшок с розами и девицами. На Классон-авеню, где миссис Лейбовиц пела в уборной, а мы ждали в коридоре, держась за штанишки, ничего подобного не было.

Теперь и Мэйлахи хочет на горшок, но ему надо сесть. Папа говорит, что тогда пойдем на двор, и мне тоже начинает хотеться по большому. Папа ведет нас вниз и через большую комнату. Дедушка читает у огня, а бабушка дремлет в кресле. На улице ночь, но нам светит луна. Папа открывает дверь какого-то маленького домика, и там — сиденье с дыркой. Папа объясняет нам с Мэйлахи, как нужно сесть и как подтираться газетными обрывками, наколотыми на гвоздик. Потом велит нам подождать, закрывается в домике и кряхтит. Луна светит так ярко, что видно коров и овец на поле, — странно, почему они не уходят домой.