Фрэнк Маккорт - Прах Анджелы

— Все, тебе конец, Ламан. Готовься к встрече с Создателем.

Он будет умолять и умолять, а я буду сыпать и сыпать землю ему на лицо, пока оно совсем не закроется, а он будет задыхаться и просить у Бога прощения за то, что не дал мне велосипед и швырял меня из комнаты в комнату и за то, что с мамой моей «забавлялся». А я буду хохотать, на него глядючи, потому что сейчас он уж точно не в состоянии благодати, так что прямая ему дорога в ад.

На улицах темно, я иду и смотрю под ноги — может, мне повезет как тогда Мэйлахи, и какой-нибудь пьяный солдат опять обронил рыбу с картошкой. Но на земле ничего нет. Надо найти моего дядю Эба Шихана — он тоже по пятницам ест рыбу с картошкой — может, поделится со мной. Но в кафе мне говорят, что он был, но ушел. Мне уже тринадцать, теперь я зову его не дядя Пэт, а как все — Эб или Эббот. Он уж точно даст мне ломоть хлеба или еще какой еды, а может и переночевать пустит. Я ему скажу, что через несколько недель начну телеграммы развозить, получать много чаевых и я сам буду за все платить.

Эб сидит у себя на кровати и доедает рыбу с картошкой. Потом бросает на пол газету, в которую была завернута еда, и вытирает рот и руки одеялом.

— У тебя лицо распухло, — говорит он, увидев меня. — Ты на лицо упал?

Я подтверждаю, что да, упал на лицо, ему ведь без толку объяснять — все равно не поймет.

— Ладно, спи в матушкиной постели сегодня. Нельзя по улицам с таким лицом ходить, и глаза вон красные какие у тебя.

Эб сообщает мне, что в доме нет ни крошки съестного, но когда он засыпает, я поднимаю с полу промасленную газету, и лижу первую страницу, на которой сплошь афиши фильмов и танцев. Я лижу заголовки. Новости про операции Паттона и Монтгомери во Франции, военные действия в Тихом океане, некрологи и траурные стихи, спортивные колонки, цены на яйца, масло и бекон. Я слизываю с газеты весь жир до последнего пятнышка.

Что мне делать завтра — я не знаю.

Утром Эббот дает мне денег и отправляет в лавку Кэтлин О’Коннелл за хлебом, маргарином, чаем и молоком. Он кипятит воду на газовой плитке и говорит мне:

— Можешь чаю выпить, только с сахаром полегче, я не миллионер. Кусок хлеба возьми, но не толстый.

Сейчас июль, и школа для меня закончилась навсегда. Через несколько недель я начну развозить телеграммы, работать, как взрослый мужчина. А пока можно вставать во сколько захочу, гулять за городом, как папа, бродить в округе Лимерика. Если бы у меня были деньги, я бы пошел в «Лирик-синема», ел конфеты и смотрел бы как Эррол Флинн всех побеждает. Еще можно читать английские и ирландские газеты, которые приносит домой Эббот, или брать в библиотеке книжки якобы для Ламана Гриффина или для мамы, пока там ни о чем не прознали.

Мама присылает ко мне Майкла с бутылкой теплого чая, несколькими ломтями хлеба, смазанными жиром, оставшимся от жарки, и запиской о том, что Ламан Гриффин больше не сердится.

— Пойдешь домой? — спрашивает Майкл.

— Нет.

— Фрэнки, ну, пожалуйста. Пойдем.

— Я теперь здесь живу, а туда не вернусь.

— Но Мэйлахи в армии, ты здесь, и дома у меня нет старшего брата. У всех мальчиков есть старшие братья, а у меня только Альфи. А ему еще четырех не исполнилось, и говорит он плохо.

— Все равно не пойду. Не вернусь я туда никогда. Лучше ты сюда приходи, когда захочешь.

Глаза Майкла блестят от слез, и у меня прямо сердце разрывается.

Я обещаю ему, что приду, а сам знаю, что даже смотреть на Ламана Гриффина не смогу, да и маме в глаза тоже. Майкл шагает по улице, шлепая оторванной подошвой. Вот начну на почте работать — обязательно куплю ему ботинки. А еще яйцо вареное дам, свожу в «Лирик-синема» и накормлю конфетами, а потом мы пойдем в «Нотонс» и наедимся рыбы с картошкой до отвала. Когда-нибудь я накоплю денег на дом или квартиру, где будут электричество, туалет и кровати с чистыми простынями и подушками, как у других людей. Мы станем завтракать в светлой кухне и любоваться из окна цветущим садом. На столе будут стоять изящные чашечки с блюдцами, подставочки для яиц, рюмки для яиц, яйца всмятку и в мешочек, вкуснейшее сливочное масло, чайник с грелкой, гренки с маслом и повидло — ешь не хочу. Мы будем не спеша завтракать и слушать музыку по «Би-би-си» или по радио для американских вооруженных сил. Я куплю всей семье хорошую одежду, и не надо будет больше стыдиться лохмотьев. При мысли о стыде на глаза наворачиваются слезы.

— Ты чего? — спрашивает Эббот. — Хлеба поел? Поел. Чаю попил? Попил. Может, тебе еще и яйцо подать?