Росен Босев - Дни, что нас сближают

В нашем городе жила маленькая проворная женщина по имени Зорка, во дворе ее домика, спрятавшегося под ветвями деревьев, было фотоателье. За несколько дней до знаменательного семейного события мама сходила к ней и условилась о нашем визите. Зорка захотела сфотографировать нас при естественном освещении, не стоило в такие мягкие осенние дни, когда солнечные лучи ласкают землю, забираться в помещение и жмуриться от электрического света. Мы еле дождались воскресенья. После обеда в торжественном молчании шли мимо городского сада — мама, как всегда, посередине, между мною и сестрой. На улице не было ни души, люди отдыхали. Зоркий дом за дощатой оградой утопал в зелени, над оградой тянулись длинные стебли левкоев и мальвы. Все благоухало. Мама отворила калитку, и возле скамьи под виноградной лозой мы увидели Зорку, она проявляла новые снимки. Зорка с улыбкой встретила нас, поставила стулья в один ряд и предложила сесть. Потом снова занялась своим делом, беспрестанно что-то рассказывая. Она любила поговорить, и улыбка не сходила с ее лица. Солнце падало на толстые стекла ее очков, оставляя под глазами фиолетовые кружочки. Зорка ловко доставала щипцами мокрые снимки, рассматривала их и снова опускала в таз. Потом налепила их на стекло и оставила сохнуть. В этом дворе все было интересно: и цветочные горшки на окнах и лестнице, и распустившаяся мальва, и кориандр с его резким запахом, и клумба под вьющимся виноградом, и кошки, греющиеся на солнце, и фотоаппарат с черным рукавом на треножнике — он был всегда наготове, — и приклеенные к стенам ателье фотографии, на которых я узнал многих жителей нашего города. Зорка угостила нас вареньем из инжира и начала готовиться к тому, чтобы увековечить нас. Мама сказала, что ей хотелось бы иметь снимок единственный на всю жизнь. В такой прекрасный день, ответила Зорка, все должно получиться великолепно. Она усадила маму, приподняла ей голову, а руки и сумку положила на колени. Я встал слева, сестра — справа. Зорка опустила мою руку на мамино плечо. От волнения я сжал кулак, он так и вышел на фотографии. Потом Зорка подошла к волшебному ящику, засунула голову в сатиновый рукав, навела на резкость, приказала: не двигайтесь! — и нажала кнопочку на черном шелковом шнуре. Что-то щелкнуло — снимок был сделан. Теперь, глядя на фотографию, я преклоняюсь перед ее простотой и долговечностью. Для большей верности Зорка вставила новую пластинку и сняла нас еще раз. Через два дня пробы будут готовы. Интересно, какими они получатся? И днем и ночью я думал о снимках, ведь меня впервые по-настоящему сфотографировали. Я попросил маму, если карточки будут удачными, дать мне одну из них для удостоверения.

На третий день мы с той же торжественностью отправились в фотоателье. Зорка нас поджидала. Все вышло прекрасно, сказала она. На столе лежали две фотографии, чуть-чуть отличавшиеся по освещению и позам. Мы выбрали ту, которая и сейчас среди прочих воспоминаний о прошлом занимает особое место. Кроме нее, для каждого из нас мама заказала по шесть меньшего формата. Когда мы их получили, я любовался мамой, сестрой, но больше всего нравился себе сам. Находил, что я очень красивый и мужественный. Теперь, вынимая из пожелтевшего конверта фотографию, я вижу невзрачного, смешного в своей новенькой форме мальчугана, хмурящего брови, немного испуганного. Если кто на этой фотографии и выглядит чудесно — так это мама. Тогда ей было тридцать пять или тридцать шесть лет, и на ее лице отразилось все: гордость, достоинство, твердость, одиночество, страдание — она много пережила, и предстояло ей пережить еще больше. У каждого человека своя судьба, следующая за ним по пятам: есть люди, родившиеся в рубашке, есть люди, родившиеся для страданий. Мама относилась к последним. Жизнь ее — это сплошная череда ударов судьбы. В юности ей в глаз попал гвоздь, и ее тридцать дней держали в подвале, а еду передавали в дверь. Еще тогда она проявила железную волю, которая оставалась ей присуща всю жизнь. Помню этот глаз с чуть заметной отметиной в зрачке, белой, как кусочек льда. Глаз видел слабо, но никто этого не замечал. Да и я узнал об этом значительно позже, когда мне уже было за двадцать. Мама не любила ни о чем рассказывать и много тайн унесла с собой в могилу.

Не могу сказать, с каких пор я помню маму. Этого никто, наверное, не помнит. Я чувствую ее присутствие с того неопределенного момента, который остается в сознании каждого человека, как только он произнесет слово «мама». С тех пор как помню себя, помню и ее. И в моем сознании она всегда одна и та же — мама на той единственной фотографии. Она, наверное, чувствовала приближение новых ударов судьбы, когда решила, что мы должны запечатлеть себя на снимке. Поняла, что время для этого настало: хоть что-то должно сохраниться навеки. За свою жизнь она еще несколько раз снималась, но единственный портрет, который она нам завещала, был сделан с той фотографии. Одной нашей родственнице она сказала: хочу, чтобы смотрели на эту фотографию, такой меня запомнили; как раньше сказала: хочу, чтобы меня похоронили в белом гробу.