Росен Босев - Дни, что нас сближают

Осталась только фотография женщины в черном — это был символ ее жизни, — женщины, которая и в семьдесят лет не утратила прирожденного стремления быть красивой и завещала похоронить себя в белом гробу, с белыми цветами. Все для этого она давно приготовила. И когда кортеж тронулся и зазвучал похоронный марш, белый гроб с золотой тесьмой поплыл, словно лодка.

Не знаю, была ли мама счастлива. Но знаю, что после ее смерти исполнилось хоть одно ее желание.

Перевод Т. Карповой.

© Божидар Томов, 1980, c/o Jusautor, Sofia.

Ефрейтор Парлапанов сошел на станции Хаджиево, помахал рукой поезду, миновал пустой зал ожидания и, насвистывая бравурный марш Шестого инженерного полка, двинулся к селу.

Дорога с глубокими колеями, где обычно грязи по колено, теперь подмерзла и была твердой, как асфальт. Ачо Парлапанов обрадовался, что не изгваздает своих до блеска начищенных ботинок. Навстречу показалась «волга» председателя кооператива, когда она поравнялась с ним, Ачо Парлапанов отдал честь. Председатель, подполковник запаса, аж вспотел от удовольствия.

— Остановись! — приказал он шоферу.

— Опоздаем на совещание, товарищ председатель.

— Стой, тебе говорят!

Он распахнул дверцу:

— Парлапанов?

— Я! — весело гаркнул солдат.

— Очень рад. Значит, уже ефрейтор?

— Так точно.

— Хвалю. Звание ефрейтора присваивается за заслуги. Отличник, верно?

— Так точно.

— Гордимся тобой, Парлапанов! Так держать…

Председатель стиснул ему руку, и «волга» снова запрыгала по ухабам. Ачо Парлапанову стало весело, и он зашагал дальше — уже с песней «О Марианна, ты прекрасна, Марианна…»

Во дворе суетился дед. Он увидел Ачо издалека:

— Да это, никак, ты?

— Нет, не я, — засмеялся Ачо Парлапанов.

— Вот сейчас как возьму хворостину!..

Они обнялись, похлопав друг друга по плечу, и Ачо удивился, каким худым стало плечо деда.

— Молодец! Совсем героем стал. Вылитый я. Я тоже когда-то таким был, хотя ты, может, и не поверишь…

— Почему не поверить?..

— Что ты знаешь-то? Разве у вас служба?

— Нет, курорт, — ответил парень.

— Во-во. И я так думаю.

Ачо Парлапанов вспомнил, что почти такой же разговор вели они, когда он в прошлый раз приезжал на побывку, только тогда у деда не были так заметны мелкие морщинки на тонкой шее. Как быстро летит время…

«Как быстро летит время, — удивился и дед. — Как же быстро летит время! Глазом не успел моргнуть, а этот сопляк уж вымахал под два метра. Вот так…»

Потом они пили джанковицу [11] Сливовая водка. . На маленьком столе в кухне, покрытом клеенкой в квадратик, стояли тарелки с баклажанами, квашеной капустой, маринованными грибами, стручками красного перца с чесноком и цветной капустой.

— Ну, как идет служба?

— Нормально идет, — солидно ответил Ачо.

— Бери побольше капусты, сам ее квасил.

— Знаю, ни у кого такой нет.

— Что нет, то нет, верно говоришь.

— На охоту ходишь?

— Хожу, и, знаешь, — оживился дед Парлапан, — все больше с этим твоим, как бишь его…

— С «флоберкой».

— Во-во, с ним. Бьет без промаха.

— Так ведь запрещено! Разрешение нужно, чтоб с таким ружьем ходить.

— Ну да? — лукаво усмехнулся старик. — Запрещено, значит. А ты-то стрелять научился?

Ачо улыбнулся. Вспомнил, как однажды не мог попасть с пяти шагов в какого-то глупого зайца. С тех пор дед над ним и издевается.

— Ну так научился иль нет?

— Могу показать.

Они выпили еще по глотку и, непонятно почему, прислушались к стуку будильника на белом кухонном буфете. А что-то древнее и мужское уже проснулось в душе ефрейтора Парлапанова, указательный палец правой руки так и играл на податливом курке ружья, и в воображении — бах, бах!.. — валятся подстреленные зайцы кверху брюхом. И ведь сидят сейчас эти самые зайцы в разных там кустиках, а может, и прямо на дорогу выскакивают, покуда они тут глушат противную, вонючую водку.

— Пойдем, что ли? — спросил парень.

— Пошли, — засуетился дед, — вот только время…

Он покачал головой. Нет, ничего они сейчас не подстрелят, не время. Сейчас все живое попряталось. Нужно либо к ночи, либо рано утром…

— Вставай, вставай, дед.

Старик потащил чашки к мойке.

— Да брось ты эти чашки! — почти закричал Ачо Парлапанов. — Оставь и чашки, и баклажаны — все оставь, потом уберем.

— Мать ругаться будет, — заколебался дед Парлапан, однако все бросил и пошел надеть резиновые сапоги.