Росен Босев - Дни, что нас сближают

Ефрейтор снял шинель, надел под куртку толстый домашний свитер. Потом вновь опоясался ремнем и достал «флоберку». Мягкой сухой тряпочкой — он всегда носил такую тряпочку в кармане — стер смазку, прочистил ствол.

— Я готов.

— Сейчас-сейчас.

Без всякой причины Ачо вдруг подумал, что, может, это будет их последняя охота вдвоем, и испугался. Неужели дед Парлапан в самом деле помирать собрался? Ачо посмотрел на старика: маленький, сухонький, со слегка замедленными движениями и подрагивающим подбородком. Да-а, другим он помнил своего деда: мчался зимой в санях, резко осаживал коней у ворот, выскакивал с кнутом в руке — дед Парлапан, бай Парлапан, дядя Парлапан, огромный, краснощекий, рано поседевший, в громадной волчьей шубе и волчьей шапке. Когда он ходил по дому, стекла в окнах звенели. Правда, было это в их старом доме, новый построили покрепче…

Они шли по-осеннему затихшим полем. Село давно осталось за спиной.

— Слушай, ну вы и охотнички! — сказал ефрейтор Парлапанов. — Всех зайцев перебили.

— Да какие мы охотнички, — возразил дед. — Не мы их перебили. Промышленность всех повывела.

Ачо Парлапанов посмотрел на слой дыма, висящий над тощим леском.

— И хорошо, что есть промышленность. Она хоть держит мужиков в селе. Не то ты бы уж давно поливал герань на городском балконе.

И продолжили свой путь два охотника с одним ружьем — «флоберкой». Картонная коробка с патронами оттопыривала карман парня. Без толку постукивал старик прикладом по стволам деревьев, по ветвям кустов. Среди редких ощипанных кустов нигде не видно было манящих заячьих ушей.

Когда вышли на открытое место, дед Парлапан вдруг остановился.

— Ачо, погляди-ка, — указал он на корявую, старую дикую грушу. — Кто-то недавно срезал ветку. Видишь сук?

— Вижу.

Старик кивнул, быстро зарядил ружье, прицелился и выстрелил. Ефрейтор Парлапанов слегка прищурился, сделал два шага вперед.

— А ведь ты, дед, попал.

— Конечно, попал.

Старик вновь зарядил ружье и протянул его солдату. Почти не целясь, Ачо Парлапанов всадил пулю в тот же сук.

— Молодец! — рявкнул дед. — Весь в меня.

И началась дикая и беспорядочная стрельба. Они шли полем, мяли сухую, подмерзшую, крытую инеем траву и стреляли во все, что попадалось на глаза: большой белый камень, бах! — пуля в камне; выброшенная пачка из-под сигарет «Ударник», бах! — дырка в желтой картонке, а через полминуты — уже две дырки, в сантиметре одна от другой.

— Да, здо́рово ты, Ачко, здо́рово.

— И ты, деда Парлапан, не подкачал, не дрогнула рука.

— Не дрогнула. И тебя глаз не подвел.

— Не подвел. Но и у тебя не глаз, а прям бинокль какой-то.

— Эх, какой глаз был в свое время, Ачко!

— Представляю, деда.

— Ничего ты, парень, не представляешь. Вот когда 28 ноября 1944 года немцы нас атаковали, а мы только что заняли высоту 207…

Ведь что такое воспоминание? Сидит себе закупоренное, словно игристое вино в бутылке. Можно и не открывать пробку: лишь встряхни посильней бутылку и смотри, что будет. А уж если забродило оно, ничто его не остановит: скала на его пути — оно и скалу одолеет, сойдется в схватке с ее основанием и хлынет с другой стороны стремительным потоком. Нет, воспоминания не остановишь: одно влечет за собою другое, третье, уступает место стремительно налетающему новому… А собеседник? Он только и ждет, когда ты переведешь дух, чтобы сказать: «А вот со мной, слышь, тоже такое случилось летом году этак в…» Но и собеседник человек, и у него во рту пересыхает, и тогда уже ты говоришь: «Да, все это прекрасно, но вот послушай, какая у меня была история…»

…Все плотней сжимается кольцо гитлеровцев, все тесней. Неужели с ротой покончено? В наши окопы влетает граната. Ее хватает старшина Парлапанов, дед Парлапан, хватает гранату, пока она не взорвалась, и бросает ее обратно. И вторую гранату, и третью…

…Так-так, дед, но это ты мне уже рассказываешь несколько лет подряд. А вот послушай, что у нас однажды стряслось. Тишину городка нарушил тревожный вой сирен, Во дворе Н-ского завода обнаружена неразорвавшаяся авиабомба, оставшаяся еще с войны. Ржавчина проела ее стальное тело. Но саперы с риском для жизни обезвреживают ее. И главное действующее лицо — ефрейтор Ачо Парлапанов…

…Так, так, молодец, здо́рово. Но вот послушай. Когда наши части ринулись в контратаку и отбросили противника на несколько десятков километров по всему фронту, далеко вперед вырвался дед Парлапан, ведя за собою бойцов своего отделения, и пули пробивали дырки в развевающихся полах его шинели…