Росен Босев - Дни, что нас сближают

Он подмигнул мне. Подмигнул ему и я. И почувствовал, как естественное поведение этого простого и скромного человека колеблет хрупкую, но тяжкую преграду, возникшую за время охоты у меня в груди, в сердце. И этот нехитрый разговор с ним, и даже фраза Попова: «они оба деревенские». Да, конечно, я предпочитал быть тем, чем были они — Данчо и Крум, другие крестьяне. Черной мишенью в светлой мягкой траве на винограднике, как я увидел их в это утро, как воспринял их всем своим существом. Предпочитал Владикову, который не ел дичи, но не мог насытиться убийствами. Предпочитал троим режиссерам, которые не были охотниками, а лишь из-за моды экипировались дорогими ружьями и собаками; предпочитал даже и Попову, хотя тот пока и не увеличивал ничем эту мучительную, душившую меня преграду.

Я развеселился. Наперекор всем мы с Данчо продолжали пить и болтать всласть — и не почувствовали, как пришло время расставаться.

А оно пришло. Дверцы «волг» и джипов были уже распахнуты, багаж размещен, мы начали прощаться с хозяевами.

— Приезжай еще, — сказал Крум, стискивая мою руку.

— Слушай, — поддержал его Данчо, — когда только захочешь — добро пожаловать.

Только всего и сказал. Я полной грудью вдохнул воздух. Слова и голоса этих крестьян глубоко и сладостно отзывались во мне — я словно слышал слова и голоса тысяч моих дедов и бабок, которые любой ценой я должен пронести вперед, к тысячам моих внуков и внучек.

Одним словом, я был счастлив. В этом «избранном обществе» я не утратил своей сути. Мне было весело.

— Давай подвезем тебя до деревни, — предложил я Данчо. — В машине есть место.

— Ну ее, — отозвался он, — что там делать? Сегодня воскресенье, и рано еще.

— А тут что будешь делать? — спросил я, усаживаясь в «волгу».

— Да вот… — ответил он, махнув рукой, и нагнулся взять ружье и торбу.

Машина медленно тронулась, и я увидел, как Данчо опустил торбу и ружье, улегся на солому, раскинул ноги и подложил руки под голову.

— Смотри приезжай! — было последнее, что я от него услышал.

Машина уже несла меня к шоссе. К моему дому, семье, творчеству, к уже предопределенной судьбе. Меня — рожденного здесь, в деревне. Завоевавшего положение в обществе, благополучного.

А я беспрестанно оборачивался назад, к стогу соломы, пока мог его видеть.

И со всей тоской, и силой, и нежностью, что скопил за свою жизнь, снова хотел оказаться там.

Перевод Ф. Гримберг.

© Тодор Велчев, 1980, c/o Jusautor, Sofia.

До тех пор пока Мохноногий, прозванный так, потому что природа одарила его пушистыми шароварами, обслуживал куриц как полагается, он был в почете. Но как только гребень его повис, шпоры потемнели и он стал понуро слоняться по двору, безразличный к кудахчущим красоткам, бабушка Павунка сказала деду Мило:

— Зарезал бы ты его, что ли, а то потом и для супа не сгодится…

— Неужто ты забыла, — ответил старик, обводя двор широким жестом, — что вся эта живность — его потомство! И какой еще петух лучше поет?

Что правда, то правда: Мохноногий первым оглашал утро своим голосистым кукареканьем. Ни одному из соперников он не позволил занять место вожака на крыше казанджийницы [14] Пристройка в крестьянском доме, где в большом казане варят ракию — плодовую водку. , хотя молодые петухи достаточно уже скомпрометировали его перед курочками…

Дед Мило кидал ему горстями зерно, а Мохноногий благодарно клокотал горлышком, и эти звуки сливались с бульканьем в кране казана, откуда сочились капли ракии.

Раз в капкан попался хорек — гроза цыплят. Старик залил его керосином и поджег. Пока хорек горел и пищал, у Мохноногого выпрямился гребень и весь он как-то приосанился.

— Ну вот, молодец, так держать! — похвалил его дед. — Нельзя нам еще сдаваться.

Понял его петух, нет ли, но через неделю ощутил силу в ногах, шпоры его порозовели, а шаровары разбухли, покрывшись сверху донизу пышным белым пухом. Он даже погнался было за несколькими курочками, однако остальные петухи тут же набросились на него. Мохноногий не стал с ними связываться, чтобы они поняли, что это слишком мелкий повод для драки — существуют гораздо более серьезные.

Однажды утром, когда после его побудки курицы покинули курятник, бабушка Павунка пришла собирать яйца и вдруг обнаружила, что почти все пустые. Что за чертовщина? — задумалась она. От хорька вроде избавились… Может, ласка теперь повадилась в гости? Она пошла искать деда, а за ней следом важно вышагивал Мохноногий.