Росен Босев - Дни, что нас сближают

Небо на востоке розовело, темнота быстро рассеивалась, и надо было расстанавливаться на краю вспаханного под пар поля. Крум, один из местных охотников, рассказывал, что нужно делать, и по тому, как остальные его слушали, было видно, что это их признанный вожак. Выслушали его внимательно и мы, наскоро выкурили по сигарете, и вот уже пора было начинать.

— Давай вместе, — сказал Владиков. — Идет?

Я подмигнул ему — мол, ясное дело! Подмигнул мне и он, добавив бодро и доверительно:

— Не осрамимся?

Что означало: «Найдется и на мою долю заяц, ведь мы друг друга с полуслова понимаем, правда, дружище?» Я вздохнул и повторил свое обычное, любимое:

— Вот сейчас я его выгоню. Из первого же тернового куста.

Владиков огляделся вокруг и, не увидев ничего в бескрайнем поле, нервно спросил:

— Какой терновый куст? Где ты видишь терновник?

— А не знаю, — откликнулся я. — Так говорится.

В этот момент из-за земляных комьев выскочил заяц и бросился вперед. Пока я вскидывал ружье, какой-то охотник уже выстрелил. Это был Крум. Заяц сжался, припал к земле, но потом снова побежал. Крум выстрелил еще раз и свалил его.

— Силен этот Крум, а? — восхитился Владиков.

Долгое время мы ходили безрезультатно. Больше зайцев нам не попадалось.

Владиков огорченно поцокал языком.

— Что? — окликнул я его.

— Нет зайцев!

— Ничего, — успокоил его я, хотя и сам удивлялся, куда ж они девались.

— Еще одно, — сказал Крум, остановившись и предлагая мне сигарету.

— Поле?

— Ага. Недавно вспахали. Наверняка в траве будут.

— В траве? — переспросил Владиков. — Так давайте туда!

— Или на виноградниках, — бросил я, пока мы с Крумом закуривали.

— Или на виноградниках, — повторил крестьянин. — Пройдем насквозь, потом — по краю. Еще не рассвело как следует.

Мы с Крумом немного отстали, а Владиков ускорил шаг, пристальным взглядом шаря по полю, по белесой высокой траве — растрепанному пышному волосу над черным, изборожденным морщинами лицом земли. «Если зайцы там, чего ж мы тут мотаемся?» — почти услышал я мысль Владикова, когда он обернулся к нам и махнул рукой. «Эй, давайте сюда! Выгоним их из травы да как пойдем шлепать! Выстрелы, кровь, лай, крики. Свалим их в джип, в «волгу», в ягдташи; потом постреляем на виноградниках, в терновнике по краю оврага, в бузине. Ухмыляясь, будем вскидывать их за уши, веселые и довольные, каждому из деревенских «шефов» доброе слово — и привет, потом в томительном полосатом и синеватом уюте машин припомним вновь и вновь самое интересное, приукрасим, отредактируем, выработаем варианты (что сближает сильнее общего успеха?) и вернемся домой, туда, где не существует этих жутких Крумов, а существуют только наши жуткие подвиги и выдумки, доказанные столь же безоговорочно, сколь и бессловесно, окоченелыми заячьими трупами. И в их запахе — запахе трупов, подвигов, хвастливых наших речей, который вдохнет и с удовольствием выдохнет наша семья, заранее обязанная нам верить, — мы счастливо почувствуем себя наконец-то такими, какими, в сущности, не являемся…»

Дешевая сигарета Крума была горькой, как его лицо, но ради того забытого и когда-то любимого вкуса я решил выкурить ее до конца.

— И табак попортили, — сказал он, так же точно разгадывая мои мысли, как и стреляя.

В эту минуту заяц выскочил из-под самых ног Владикова и, навострив уши, бросился бежать перед ним. Роскошный, огромный. Прямо вперед, как в кино.

Владиков выстрелил и тотчас повторил выстрел. Заяц все бежал. Попов присел на корточки и стал ждать в засаде. Выбрав самый подходящий момент, он тоже выстрелил два раза. Заяц вильнул в ноги одному из режиссеров, выстрел взбил две горсти земли совсем близко. Заяц высоко подскочил и снова переменил направление.

— Клиффорд! Клиффорд! — закричал другой режиссер и тоже сделал два залпа.

Стрелял и третий наш режиссер, снова выстрелил и Попов.

— Клиффорд!

Заяц резко свернул в сторону и бросился в обратном направлении — прямо к уже присевшему на корточки Владикову.

— Клиффорд! Клиффорд!

Шелковый крупный пес нервно вертелся и глядел в руки своему хозяину, пока не получил сильный пинок. После случая с Лецой это было уже слишком, и он заскулил тонко и жалобно. Первый режиссер снова выстрелил по зайцу, и один из сеттеров душераздирающе завизжал.

— Диана! — взревел Попов. — Диана! Пепи, что ты сделал с Дианой?!

— Не знаю! — прокричал тот. — Я стрелял в зайца!

Стоя по пояс в высокой траве, крестьяне глядели и молчали — черные, как мишени.