Цви Прейгерзон - Бремя имени

Она перекрестила ребенка, и Ниночка забилась под широкую деревянную кровать, сжавшись в комок. Сердце ее колотилось так сильно, что она прижала к груди ладони, маленькая, заметавшаяся овечка, загнанная стаей волков… Постепенно глаза ее привыкли к темноте. День еще не кончился, было четыре часа пополудни, и слабый отблеск света проникал под кровать. Девочка могла уже различить забытый дырявый башмак и слежавшиеся хлопья пыли. Они были мягкие и круглые и их можно было протыкать пальчиком…

В соседней квартире шумели три эсэсовца и полицай, тот самый, что зачитывал приказ. Они вломились в дом, только что покинутый его жильцами, все еще хранивший тепло и запахи семьи… Открыли шкафы, выдвинули и переворошили ящики. Вывалили все найденное добро в простыню и увязали в большой узел. Обнаружив в буфете водку, радостно загалдели и, сев за стол, принялись распивать.

Наталья, сжав рот, молча глядела на них. Один из них что-то ей сказал, и полицай перевел:

— Неси чего-нибудь на закуску. Он спрашивает: ты прячешь евреев и партизан?

Немец закивал головой, как бы показывая, что одобряет слова полицая.

Наталья, войдя к себе, поспешила к ребенку.

— Ниночка! — тихо позвала она.

Девочка не ответила. Женщина решила, что ребенок спит.

— Тетя, черти ушли? — едва слышно донеслось из-под кровати.

Нет, Ниночка не спала — забившись в угол, она сидела, не шевелясь. Наталья заглянула туда: на нее смотрели глаза ребенка, вобравшие в себя страх убитого детства.

— Они еще здесь, дочка… сиди тихо…

Слезы душили ее. Собрав в миску яблоки и помидоры, она заторопилась к «гостям». А те уже занялись второй бутылкой, благо, Григорий Моисеевич всегда держал кое-что про запас.

Напившись, они шумно двинулись во двор по нужде, а ввалившись обратно, продолжали рыскать по квартире, обшаривая все углы.

Наконец они убрались, вытянув у Натальи деньги. В доме сделалось темно и тихо. Вот и закончился этот день, — Господи, спаси и помилуй! Наталья заперла двери и вызволила Ниночку из-под кровати, задвинула шторы на окнах, зажгла лампу. Теперь можно было и покормить ребенка. А на столе — борщ, картошечка, яблочки, медок, — ешь, дочка! Ниночке очень нравился мед, она макала хлеб в баночку с медом и ела, макала и ела… Девочка успокоилась, вот и куклы ее рядом, Маруся да Катя. Маруся — побольше, она за старшую сестру. И еще у Ниночки есть коляска на двух колесах. Только Наталья не велела ей играть с коляской — от нее шуму много — и забрала у ребенка все «шумные» игрушки. Так-то, дочка, сидеть тихо и говорить шепотом.

Вдруг в дверь снова сильно постучали. Опять кого-то черт принес!

— Открывай, Наталка! — донесся грубый голос. Это пришел брат хозяйки, Иван. Наталья сделала знак ребенку, и Ниночка снова забилась под кровать, прихватив с собой хлеб и мед. Девочка со всей серьезностью отнеслась к этой своей новой жизни в темноте, что обрушилась на нее. За окном остался мир, где хозяйничает ветер, сшибает с ног неугодных, с посвистом проносится по полям и лесам… А здесь тьма-тьмущая, и девочка вступила в нее с полным ртом сладкого, намазанного медом хлеба. Вскоре она заснула.

Меж тем брат и сестра повели свой неторопливый разговор. Дом Ивана стоял неподалеку, но так уж повелось, что он никогда не был желанным гостем у своей сестры. Когда он напивался, что случалось часто, он лез к женщинам, задирал мужиков и все норовил кому-то вмазать, — словом, он ничем не походил на Наталью с ее скромным и тихим нравом.

— Ну что, германцы у тебя были?

— Были.

Наталья поставила перед ним борщ и бульбу, налила стакан водки. Иван тут же «принял» полстакана.

— И чего? — допытывался он, — жидов искали?

— А что тебе жиды плохого сделали? Обидели тебя когда-нибудь?

Допив стакан, Иван замычал от удовольствия.

Вдруг Ниночка во сне громко крикнула.

— Это кто? — удивился Иван.

— Да сядь ты, никого!

Иван схватил со стола лампу и поднялся. Тень его, во весь рост припечатанная к стене, была страшна. Ниночка снова что-то пробормотала во сне, и Иван пошел на звук. Обнаружив укрытие, он радостно всполошился:

— A-а! Вот где ты прячешь жидовочку! Дура! Ты соображаешь, что тебе будет за это? Сдай ее сей же час в комендатуру!

Свет лампы упал на лицо спящего ребенка.

— Иди отсюда, Иван, не твое это дело! — заволновалась Наталья.

— Не-ет уж! Мое это дело! Их всех надо уничтожить, все их проклятое семя!

— Ребенок не виноват, Иван!

Она отняла у него лампу и повела к столу. Он тут же жадно набросился на еду, уничтожил все до последней крошки.