Цви Прейгерзон - Бремя имени

— Лексей Иваныч, я проливал кровь за нашу великую республику, голодал, а буржуйские дочки продолжают портить нам жизнь, и если они такие гладкие и розовые, то это капли нашей крови, и их ротики бантиком — это тоже наши слезы. И вы, Лексей Иваныч, — возбужденно кричал Петя Дашке в ухо, — вы и знать не знаете всех этих поэтов-интеллигентов, потому что на самом деле они смеются над нами, а сами только и мечтают, как бы сбежать к белым генералам. И теперь вы, друг наших бойцов, только дайте приказ, и мы их всех порубаем саблями…

Выплеснув на бедную шиксу все свои обиды, Петя неожиданно обнял ее и прижал к себе.

— Ты хорошая девушка, — сказал он ей, — потому что ты дочь простого и угнетенного народа, и стихов не пишешь…

— Все мужчины обманщики! — испугалась Дашка, пытаясь оттолкнуть от себя мужественного Петьку, но осела на мягкую землю. И все снова запело вокруг в этот удивительный вечер…

Как-то Петя, слоняясь в одиночестве, забрел в лес и присел на пенек. Под ногами трещали сухие ветки, звезды с холодным любопытством выглядывали из-за верхушек угрюмо молчавших сосен. И вдруг Петя увидел Фаню и ее проклятого дружка. Они сидели рядышком, тесно прижавшись друг к другу. Наливаясь бессильной злобой, Петя скрежетал зубами. Ему теперь только и осталось, что представить себе картины, одну пострашнее другой. Вот, например, из чащобы вываливается огромный медведь и загрызает мерзавца Маргулиса с его кадыком. Не помня себя, Петя спешит к любимой, поднимает ее, лишившуюся от страха чувств, на руки и бережно несет через леса и озера к необитаемому острову в открытом море. А это — остров счастья, купающийся в золоте солнечных лучей, ласкающих сердце, а кругом льются сладкие, чудные песни…

— Ласточка ты моя! — шепчет Петя в полном изнеможении.

Плавно покачиваются под ночным ветерком верхушки деревьев, погасли радужные мечты, рыдает сердце нашего героя, — но нет медведей в лесах Пашутовки!..

1927

динокая звезда застряла в подоле осеннего неба, сверкая, словно заброшенный ввысь драгоценный камень из заморских стран.

Я шел по Бердичеву, и звезда, не отпуская, плыла надо мной. На душе было тревожно, я был полон дурных предчувствий.

Я проехал много еврейских местечек, но видел везде одно и то же, — нищету и запустение. Казалось, что пустота вползла в мою душу и стала ее частью…

Дети из местечек и небольших городков, подрастая, покидали родные места. Они разъезжались кто куда, теряясь в больших городах, и одному Господу Богу ведомо, сколько приходилось им страдать от нужды и лишений, и сколько погибло во время погромов. Были и такие, что отрекались от самих себя и бежали от еврейства. Пробил, видно, час, настал конец еврейскому местечку, и мне было больно глядеть на это безропотное его умирание…

Но, приехав в Бердичев, я сказал себе: «Вот оно, это единственное место в стране Советов, где мы, евреи, еще сможем прожить…»

Так я размышлял, слоняясь по серым улицам, и странная эта звезда еще долго висела надо мной, а потом вдруг подмигнула и упала…

Я жадно ловил речь прохожих и обмирал со страху: нет, не слышно еврейской речи на улицах Бердичева, — горланят ребята в красных галстуках, шумно гуляют веселые парочки, яростно спорят о политических событиях прохожие. Но все это, увы, звучит на другом языке… Нет больше евреев на улицах Бердичева! Ой, Бог Авраама! Неужто ты допустишь, чтобы народ твой пропал? Выходит, я один из последних евреев, бредущих по улицам этого города!

И тогда горячая обида обожгла меня — я не мог, не желал постигнуть этого разумом!..

И вдруг меня пронзило: звезда, что следовала за мной — она ведь не мерцала, а дрожала, преисполненная материнской жалости к своему растерявшемуся сыну…

Сердце мое сильно застучало, и я прибавил шагу, поспешив туда, где ярко сверкали огни, и вышел на самую большую, самую главную улицу в Бердичеве — улицу Карла Маркса. Здесь не было ни одного окошка, где бы не горел свет, хотя на других улицах было темно, и мгла плотно накрыла дома и крыши и все пространство от земли до самого неба. Засвистел ветер, понесся по улицам, и вскоре закружился настоящий вихрь, сломав привычные силуэты. Впереди и позади меня бежали шуты, смешно кривлялись и строили рожи. Ветер рвал и разносил в клочья их петушиное оперение и все, что попадалось на пути, а после снова слеплял вместе в бесформенные расплывчатые предметы. Бежали шуты, летели ведьмы, ветер выл, и сделалось жутко…