Александр Чудаков - Ложится мгла на старые ступени [Дополненное издание]

14 октября . <���…> Вечер . Весь день читал верстку романа. Ум за разум заходит. Кузьминский прав — после исключения московских глав, про Юрика, про кухни, «Кобр Мозамбика» (всего около 4-х листов) все стало стройнее и единее. Но — и однотемнее. Выпал образ молодого героя (даже двух) — не осуществившегося, не написавшего того, что мог бы. Немного жаль. Возникла мысль — нужно написать новую, современную повесть, где будет такой герой <���…>. Неужто не окончены мои дела с прозой после романа?..

16 октября . Странно, что по ТВ не вспомнили про этот день 60 лет назад — трагический для Москвы.

Дочитываю верстку романа. С выброшенными главами это был совсем другой — не только исторический — роман.

7 декабря. Вчера был на торжествах по поводу премии Букера. Присудили Улицкой. После этого к нашему столику (Рассадин с женою, Саша Морозов с женою) стали подходить разные лица и говорить, что они считают меня более достойным, чем Улицкую, и проч. Латынина, Прохорова и проч., и проч., много незнакомых <���…>.

1 января . Новый год — у мамы. Разговаривали в основном о моем романе. <���…>

Вторая половина года прошла в дописывании романа, его печатании, работе с редактором, интервью, выступлениях и прочей суете. Видимо, это интересно лет в 30.

3 января. На дне рождения Л. были Женя Тоддес, Саша Осповат и Женечка. Обсудили программу тыняновских чтений — чтобы уйти от левинтоновского маргинализма и придать им теоретический характер. Например, поставить проблему создания истории литературы: Осповат — I пол. XIX в., я — вторую, Л. — литература советского времени и проч.

Надпись на романе, подаренном в день рождения:

30 января. Прочитавши роман, звонили Л. Г. Зорин и Наташа Кожевникова. Наташа (много, запишу чуть-чуть):

— Первая серьезная книга последних лет. Никакого постмодернизма. Что ты сейчас свободный человек — неудивительно, но по роману видно, что ты и раньше был таковым. Много трогательных вещей: Гагин, учительница, которая каталась на венике. Юмор свой, особый. <���…>

Смутила: «Видно, что автор хороший и добрый человек. Я тебя знаю 40 лет, и это подтвердилось».

Зорин: — Прочел с громадным удовольствием, хотя здесь это не то слово. Расцениваю это как подвиг: восстановлена не только ваша собственная жизнь, но жизнь гигантского пласта людей. Память у вас просто чудовищная. Все это восстановлено на почве материальной жизни, и поэтому достоверно. Показано, как выживала мыслящая Россия, брошенная в эту мясорубку. Прекрасный русский язык, прекрасная проза.

Оказалось много общих вчувствований. Я тоже пересматриваю старые фотографии и с ужасом думаю: все покойники! Даже этот 6-тилетний мальчик. Может, жив? Ему должно быть 95 лет. Не, вряд ли.

Сказал ему, как тяжело мне было писать последнюю главу, где про это.

— Еще бы! В пьесах — я написал 48 пьес — легче, но и там тяжело об этом. Работа на износ.

3 февраля. Вчера звонил, прочитав роман, К. Я. Ваншенкин; писал у телефона на листки.

— Давно не читал ничего подобного. Замечательная книга. Какой язык! А сколько замечательных мыслей! <���Первый, кто сказал про мысли, а я-то считал, что это первое, что заметят> Память у вас просто фантастическая. Целая энциклопедия вещей, людей, ситуаций эпохи. Если все это расположить в алфавитном порядке, действительно получится энциклопедия. Это имеет историческую ценность. И озера, и лес, и лошади, и верблюды. И печи, и копанье земли. Я подумал, как бы был рад Твардовский, прочитав такую книгу. Все это потрясающе описано. Я встречал на фронте таких людей, которые всё могут, — сам я копать терпеть не могу. Про окапыванье у вас правильно — под огнем копали «ячейку для положения лежа». Правда, постепенно переставали, притерпевались, надоедало… Даже каски не надевали. Чаще всего погибали ребята приблатненные — сам черт не брат, мне приказывают, а я не хочу! А «деревня» — та окапывалась — и оставалась жива <���…>.

Много трогательного. Читается — не оторвешься, а ведь нет единого сюжета. Читать хочется не торопясь, что я и сделал.

Как всегда, мне стало неудобно, и я перевел разговор на его поэзию — как в Студии худ. слова у Оленина мы учили «Мальчишку», какие у него эссе <���…>, про его мемуары и проч. — все это я читаю с 60-го года.