Сергей Кузнецов - Хоровод воды

Это – женская судьба. Потому, выпивая, мужчины редко говорят о детях, а когда речь заходит о женщинах – говорят о сексе, минете под водой, гимнастических приемах в постели, веселых приключениях, любовных победах. Потому что когда женщина сталкивается со своей судьбой, мужчине уже нечего делать, нечем помочь. Разве что сесть рядом в пустой комнате, в кромешной темноте, взять за руку и надеяться на ответное пожатие.

В первые в эту церковь Никита пришел с дедом Макаром. Незадолго до смерти дед попросил отвести сюда. Никита не знал, что дед православный, и удивился: Ты разве крещеный? Дед посмотрел насупленно из-под седых бровей:

– Что я, нехристь? Я, между прочим, 1915 года рождения. Как я могу быть некрещеный?

– Но ты же никогда не ходил в церковь?

– Когда надо было – ходил, – сердито ответил дед. – Сейчас вот – надо.

Деду Макару было семьдесят пять лет, и ходил он с трудом, поминутно останавливаясь, переводя дыхание и опираясь на сучковатую палку с металлическим наконечником. Никита поймал частника, усадил деда на переднее сиденье, и старик длинно и излишне подробно рассказал водителю маршрут.

Они приехали к храму Иоанна Предтечи на Пресне. Никита хотел войти, но дед его одернул:

– Тебе незачем сегодня. Без меня сходишь, если захочешь. Я один должен. С Настей сходил бы, с тобой – не пойду.

Никита купил в киоске «Огонек», присел на скамейку и стал читать большую статью про затопленные русские церкви. Он подумал, что получилась невольная метафора: церкви словно сами ушли на дно, как невидимый град Китеж. Дед Макар и наверняка многие другие верующие тоже все эти годы существовали не подпольно, а вот именно что подводно. На секунду Никита представил, как в затопленных церквях бьют колокола и на лодках плывут седые старики, похожие не то на его деда, не то на деда Мазая с известной картинки. С каждой минутой вода подбиралась к бедным зверькам , вспомнил Никита и перелистнул страницу. Следом шла очередная статья о преступлениях культа личности.

Через сорок минут в дверях храма показалась массивная фигура, опирающаяся на палку.

– Спасибо, – сказал дед, – все, что надо, сделал. Давай сядем, посидим немного, потом уже поедем.

Они сели. Дед неприязненно посмотрел на «Огонек»:

– Опять правду народу хотят рассказать?

Никита, горячась, заговорил о восстановлении исторической справедливости и объективной картины, о памяти жертв и преступлениях палачей. Дед его прервал:

– Ты, Никита, послушай старика. Я все-таки тогда жил. Пойми, чем больше они порасскажут ужасов, чем больше наворотят разоблачений – тем труднее станет понять, что тогда было на самом деле.

– А что было? – с вызовом спросил Никита. Деда Макара он всегда немного побаивался. Говорить с ним было невозможно – дед был вечно недоволен: казалось, у него обо всем есть свое мнение, но высказывать его он не собирается – без толку. Хотя чушь, которую все тут говорят, он слушать тоже не намерен. Когда Никита, набравшись смелости, приставал к нему с расспросами, дед отвечал кратко и непонятно, словно желая еще больше запутать.

– Тогда, Никита, жили люди. Они любили друг друга, а случалось, и ненавидели. Когда любили – ну, хотели быть вместе. Когда ненавидели – желали смерти. Иногда их желания сбывались, иногда – нет. Вот и все.

– Все? – возмутился Никита. – Но ведь это всегда так!

– Вот об этом я и говорю, – сказал дед Макар. – Всегда так. Раньше вот талдычили про стахановцев, передовиков, комсомольские стройки, а теперь – про культ личности и преступления. Кто такие были ударники? Часть – жулики, конечно. А часть – работяги, которые любили Родину и хотели в ней жить хорошо. И поэтому работали. И много построили. Днепрогэс, Магнитку. Вот твой дед Михаил метро строил! Из отсталой страны сделали передовую, в космос потом полетели! Это все про любовь было. Не только про любовь, конечно. Но все хорошее, что получилось, – оттого, что была в людях любовь.

– А лагеря?

– Лагеря! Преступления! Репрессии! – Дед столкнул «Огонек» на землю. – Всего-навсего одни люди убивали других или не убивали, а отправляли в лагерь. Из зависти, из мести, из страха – ну почему люди такое делают? Просто в тридцатые годы на врага можно было написать донос, а это проще, чем застрелить. И поверь мне, стоит только людям дать оружие – они пускают его в ход.

– Дед, но ведь в эпоху застоя никто никого не убивал.

– Никита, если оружия долго не давать, люди все равно или придумают новое, или откопают старое. Вот это вот, – и он ткнул палкой в журнал, – здесь и происходит.