Сергей Кузнецов - Хоровод воды

О чем говорят мужчины? Прежде всего – о смысле жизни.

– Я, старик, тебе даже завидую. Тебе это все в новинку, а мне надоело уже смертельно. Хочется все бросить – но неясно, чем тогда заняться. Может, купить яхту и плавать вокруг света, как ты думаешь?

– Я думаю, Костя, дело вообще в другом. Вот у меня дядька умер, я говорил. И я много думал – ну, про родителей, про бабушку с дедушкой, вообще про все эти поколения, которые жили до нас. У них всех был какой-то смысл в жизни – общий, не индивидуальный. Скажем, наши деды и бабки верили, что строят коммунизм.

– Ну, – говорит Костя, – мои не верили. Мой дед священник был со всеми вытекающими. Лагерь, ссылка, то-се.

– У меня дед тоже не из рабочих-и-крестьян. То есть один как раз из крестьян, впрочем, раскулаченных, что даже хуже. Но все равно – оба мои деда верили: они делают что-то важное. Электростанции строят, метро роют, что там еще? Верили пусть не в коммунизм – ну хотя бы в Бога или в Россию. Отец вот в Науку до сих пор верит. Во что-то большое, чему они свои жизни были готовы посвятить. В такой источник силы, понимаешь?

– Сила, старик, от Бога.

– Она, конечно, от Бога. Но скажи, много ли от Бога тебе достается этой силы? Ты вот трахаешь девок, зарабатываешь бабки – и тоскуешь. Потому что ни в девках, ни в бабках для тебя силы нет. Мой отец, например, работал в своем институте, наукой занимался. Ну, не особо, конечно, успешно, даже кандидатской не защитил, зато он был частью Великой Советской Науки. Вдобавок считал, что вот он хранит самиздат, приближает светлое будущее. Светлое будущее пришло – и мы в нем оказались сами по себе. Сами по себе и сами для себя. И все наши силы – наши личные силы. И когда они кончаются – всё, приплыли.

– Ну, – говорит Костя, – тут есть два выхода. Первый – ты можешь считать, что ты создал пятнадцать рабочих мест. В Америке это сочли бы патриотичным поступком. В этом смысле ты тоже работаешь на светлое будущее, и тэдэ и тэпэ. А второе – ты живешь ради Машки и ваших будущих детей. Ради семьи. Как, опять-таки, твои дедушки-бабушки и мама с папой.

О чем говорят мужчины? О работе, о бабах, о смысле жизни, о политике, о спорте, об экономике, об «оранжевой революции», о цветных металлах, о черном золоте, о других полезных ископаемых, о том, на чем была, есть и будет стоять земля русская, о своей жизни, о своей дружбе, о друзьях, которых нет с ними, о времени, которое прошло и которое осталось. И очень редко – о страхе, о скрытом страхе, который всегда рядом.

Очень редко говорят. Фактически – никогда.

И поэтому я киваю Косте, а не говорю: Я как-то не очень уверен насчет детей , – потому что об этом я стараюсь не думать. Дети – это опять счета от врачей, анализы, больницы, светлые коридоры, снежные аллеи, красочные буклеты, красивые обещания, нулевые результаты. Дети – это опять Маша в кресле, при погашенном свете, в пустой комнате, с пустыми глазами, с пустым чревом, с пустотой внутри, с пустотой снаружи, с пустотой, что разрастается, окружает нас, заполняет легкие так, что нечем дышать.

Если бы ты сразу после нашей свадьбы отправил меня к врачу, у меня, может быть, все бы получилось, сказала она, и вообще, я чувствую, тебе это не нужно: я полгода ничего не говорила, специально проверяла, и ты тоже не говорил!

Я ответил, мол, я не хотел ее травмировать, это все-таки ее решение, да, для меня важно, чтобы у нас были дети, но если их не будет, значит, не будет. Можно усыновить кого-нибудь, например.

Тогда она опять села в кресло и замолчала.

Я не знаю, что хуже – когда она так сидит или когда объясняет, что во всем виноват я.

У меня появился в последнее время такой специальный голос, успокаивающий, тихий. Я говорю: вот увидишь, все будет хорошо, на этот раз все получится, и времени еще навалом, тебе нет и сорока, вот бабка родила мою мать, когда ей было за тридцать, по тем временам – продвинутый возраст, и ничего, а сейчас такая медицина, в крайнем случае – в Америку поедем или там в Европу, найдем лучших врачей.

Куда ты поедешь? – говорит Маша. – У тебя же бизнес.

Я отвечаю: Да какой там к черту бизнес! Хотя понимаю, что она права и никуда я не поеду, но все равно продолжаю говорить, а сам думаю о матери, которая осталась с отцом только из-за меня. Я думаю о матери Саши, о матери Ани, о матери Риммы, которые воспитывали детей одни. Я думаю о бабушке Насте и ее трех детях, которых она родила одного за другим, едва кончилась война. О моей сестре Ане, обо всех женщинах нашей семьи, об их судьбах, их детях. Думаю – и вижу какую-то огромную сеть, грибницу, объединяющую их смыслом жизни, которого лишены мужчины, смыслом, о котором еще не задумывается Даша, который никак не дается Маше. А ей ничего и не нужно, кроме этого смысла.