Джанет Уинтерсон - Бремя. Миф об Атласе и Геракле

— Ты никогда не узнаешь удовлетворения, Гера, ты для этого слишком богиня.

— Я буду удовлетворена, когда избавлюсь от тебя.

— Тогда убей меня. Прямо сейчас.

— Ты сам станешь причиной собственной гибели, Геракл.

— Но ты же мне в этом поможешь, не так ли?

— Если во мне ты видишь рок, то это потому, что у тебя нет ни капли собственной силы.

— Ни один человек не обладал большей силой.

— Ни один человек не был столь слаб, Геракл.

— Ты говоришь загадками.

— Я поясню. Мир не может уничтожить героя. Его право и привилегия — самому уничтожить себя. Тебя сокрушит не то, что ты встретишь на своем пути, а то, что ты есть , Геракл.

Гера сделала шаг вперед. Богиня с сияющими волосами и лилейной кожей. Своими нежными руками она подняла Ладона, легко, словно игрушку, и забросила его на небо, где он и остался навеки в виде созвездия Змеи.

От движения ее грудь обнажилась.

— Итак, Геракл, почему ты не идешь за яблоками?

Геракл шагнул вперед и пальцем дотронулся до ее соска, чувствуя, как тот твердеет и увлажняется. Большим пальцем Геракл провел по окружавшему его светлому ореолу. Ему хотелось пососать ее грудь.

Рука Геры легла на его кисть.

— Возьми яблоки, Геракл.

Он помнил. Он отступил назад. Гера улыбалась ему, ее сердце было черно. Его предупреждали, чтобы он ни в коем случае не пытался сорвать яблоки сам. Он должен оставить яблоки, где они есть. Пусть кто-то еще сделает это за него.

Он отступил. Ее грудь оставалась обнаженной. Почему бы не отдать концы прямо сейчас, с удовольствием приняв неизбежное? Он мог бы взять ее, всадить в нее свое орудие, и тогда она бы его убила. Он бы умер в пещере ее ненависти, но зато она бы почувствовала его смерть, ощутила бы в себе его последнее содрогание.

Он уронил руку на свой член и начал дрочить. Она смотрела, как грубо и умело он довел себя дюжиной быстрых движений. Когда он стал кончать, она поцеловала его в губы и удалилась.

Ночь. Трава все еще хранила отпечаток тела Ладона. Его образ ярко сиял среди звезд. Геракл в одиночестве сидел под священным деревом. Он больше не понимал смысла своего путешествия, да и было ли путешествие вообще? До сих пор он приступал к каждому заданию с легким сердцем, нимало не заботясь ни о том, что было до него, ни о том, что будет после. Он принимал вызов и шел дальше. Он делал то, что должно, ни больше ни меньше. Это был его рок. Рок нельзя ни понять, ни оспорить.

Сегодня все было по-другому. Сегодня впервые в жизни он задумался о том, что делает. Он задумался о том, кто он такой.

Ладон сказал, чтобы он возвращался домой. А что если и правда? Что если сейчас он выйдет из сада и повернет прочь? Он мог бы найти корабль, сменить имя.

Он мог бы оставить позади Геракла — простой отпечаток во времени, такой же, как остался от Ладона и исчезнет, когда трава немного подрастет. Что если согнуть будущее так же легко, как железный прут? Разве нельзя уклониться от судьбы, и пусть себе поворачивает, куда ей заблагорассудится. Что удерживает его, не дает ему двигаться, что заставляет его тяжко влачить свою жизнь, словно огромного быка — неподъемный плуг? Почему он терпит иго Геры?

И тогда в первый раз в жизни он подумал, что несет свое собственное иго и ничье больше.

Он посмотрел на звезды. Прямо над ним блистало созвездие Рака, еще один его недруг, поднятый Герой на небеса. Гигантский рак вцепился ему в ногу, когда он сражался с Гидрой. Он раздавил его тогда, но теперь его враг вновь насмехается над ним с высоты, невредимый и недосягаемый навеки.

Рак. Небесный знак Дома.

«Иди домой, Геракл»… Нет, он уже никогда не пойдет домой. Слишком поздно.

Геракл встал с травы, подхватил отрубленный хвост Ладона, перепрыгнул через стену и отправился обратно к Атласу. По дороге он изловил сонную лесную свинью и взвалил на плечо, чтобы зажарить на костре и съесть. Внешне это снова был Геракл — грубый, прямой, безмятежный и готовый действовать. Внутри же какая-то его часть терзалась — нет, не сомнениями, он не сомневался в том, что должен был сделать, — но одним-единственным вопросом. Он знал, что , но больше не знал, почему.

О чем он и сказал Атласу, когда они ужинали вместе под сводом небес.

— Почему мы все это делаем, старик?

— Делаем что?

— Ты держишь мир, а я уже двенадцать лет избиваю змей и ворую фрукты. Единственное, что во всем этом было хорошего, так это похищение Ипполиты, царицы амазонок; когда я ее поймал, она не хотела со мной даже разговаривать. Независимые женщины, так их. Я прямо не знаю, что на самом деле хуже — зависимые бабы, которые мычат и молятся на тебя круглые сутки, или эти равнодушные суки.