Виктор Свен - Моль

Этим моментом и хотел было воспользоваться Семыхин, чтобы сунуть руку в карман. Но какая-то доля секунды была упущена, и Семыхин уже по-другому кинулся навстречу опасности.

— Об каком таком деле хочешь толковать, товарищ Суходолов? Ужель ты взаправду думаешь, что это я стукнул Решкову про тебя?

Суходолов, не спуская глаз с Семыхина, наполнил водкой два стакана.

— Пей!

— А ты чего не пьешь? И вообще давай вести разговор, товарищ Суходолов.

— Разговор? — Суходолов как будто не сразу догадался, о чем его спрашивают. — Верно. Только разговаривать будем в городе. Собирайсь. Поехали. К последнему пароходу еще успеем.

— Да чего делать в городе! — отказался Семыхин. — Мне и тут хорошо. Вот и выпить еще можно. Хочешь, я и грибков принесу, — говорил Семыхин, и уже совершенно ясно видел, что Суходолов затеял какую-то серьезную игру и что вся здесь начатая «комедь» нужна ему, чтобы закончить ее где-то в одном из шалманов Подола или Евбазы.

Но отказаться от поездки прямо — было нельзя, и чтобы хоть как-то выгадать время, Семыхин взялся за стакан, глотал водку медленно, смутно надеясь, что вернется Варька и чему-то страшному помешает. Но Варьки всё не было, и Семыхин вытащил из бокового кармана золотые часы. «Если уже девять вечера, — подумал он, — больше пароходов на Киев нет до самого утра». Часы показали только восемь.

— Да ты просто нэпман! — воскликнул Суходолов. — А ну-ка покажь часишки.

Только странными событиями этого дня можно объяснить, что Семыхин покорно и без слов протянул часы.

— Ну и хват! — одобрил Суходолов. — Ишь ты, золотыми часами разжился! А что еще у тебя в кармане? Не стесняйсь! Выкладывай.

Растерявшийся Семыхин вытащил несколько золотых десяток. Монеты и часы Суходолов сунул в портфель.

— Это так. Для сохранности. А в том кармане что у тебя? Пистолет? Запасливый ты, да только… только зря… баловство. Дай-ка ты его мне. Ну вот, правильно! А теперь — едем!

Оставив на столе недопитую водку, они вышли из уже заполненной сумерками комнаты, не заметив притаившейся в кладовке Варьки.

Некоторое время она прислушивалась к удаляющимся шагам. Потом, решив, что мужчины не вернутся, села за стол, разрезала огурец и придвинула к себе бутылку.

К десяти часам водка была выпита, огурец съеден, и опьяневшая Варька храпела, развалившись на кровати. Примерно в это самое время Суходолов с Семыхиным очутишься в тайнике одного из кабачков на Подоле. Тайник, небольшая каморка, находившаяся в полуподвале, своим земляным холодом напоминал могилу.

Семыхин сознался: да, он был накатчиком и это он стукнул Решкову об обнаруженных следах Суходолова.

«Говорить больше не о чем… Всё ясно. Дальше — конец», — подумал Семыхин, теперь уже жалея, что всё выложил и сам во всем признался.

«А вдруг помилует?» — утешал себя Семыхин, глядя на вроде бы сонного и вялого Суходолова.

«Эх, будь бы пистолет!» — мелькнула мысль, заставившая Семыхина поежится.

— Ты что? — спросил Суходолов.

— Товарищ Суходолов! Я весь перед тобой вывернулся. Так что имей снисхождение. А я… я на веки вечные исчезну. Слуху обо мне не услышишь. Сделай снисхождение!

— Снисхождение? Я не об себе говорю. Я об том хочу сказать: а ты имел снисхождение? Вспомни Ксюшу… и того, старика Воскресенского… и других.

— А ты, ты сам? — вдруг взорвался Семыхин. — Ты что? Ты не был в помощниках у Решкова? Ты не списывал людей в расход? Ага!

Суходолов рванулся со стула так стремительно, что Семыхин сжался от страха и закрыл глаза руками. Потом, удивленный вдруг наступившей тишиной, осторожно выглянул из-под козырька ладоней и увидел, что Суходолов вернулся на свое место и опять сел.

Когда их глаза встретились, Суходолов совсем спокойно сказал:

— Ты это зря. Я без тебя справил поминки. Понимаешь: без тебя! А ты… ну зачем ты хотел прикончить старика Воскресенского?

— Да ему уже пора от старости подохнуть, — с насмешкой ответил Семыхин, обрадовавшись, что дело повернулось в сторону. — Да и чего ты привязался к нему? К тому и живучий он, как собака! Опять на ногах стоит. А в остальном прочем я весь вывернулся и признался. Имей снисхождение.

— Нет, — сказал Суходолов. — Я, понимаешь, перед отцом своим виноват, перед мужиком крестьянским, перед всей своей жизнью виноват. Хоть чутинку добра хотел я сделать, а ты поперек дороги стал. Я поклялся, душа моя решила, чтоб старика Воскресенского по-хорошему в могилу с крестом положить. Ты против моей души пошел. А теперь хочешь откупиться покаянием. Мне это без пользы, другим… что ж, другим может и есть в том польза. Так что этим другим обо всем ты сам и доложи. Идем!