Ольга Бешлей - Мой дикий ухажер из ФСБ и другие истории (сборник)

Господи, какой стыд!

Я схватила розовый член и ринулась к чемодану с вещами, которые я хотела отдать друзьям.

– Возьмите на передержку хуй, – прокомментировал синий китель.

Я остановилась. И правда. Отдать знакомым чемодан с ноутбуком, тетрадями и документами – это одно. Вручить чемодан с хуем… мне вдруг показалось, что это ужасно неприлично. И даже немного подло.

Я сунулась было к пакету с мусором, но вдруг представила розовый хуй в заскорузлых руках дворовых бомжей, дворников, мусорщиков. Меня замутило. Я забегала по квартире с хуем в руках. Должно же быть какое-то место, где никто ничего не найдет.

Взгляд мой заметался по пустым полкам, перекинулся на книжные стеллажи. Засунуть за собрание сочинений Достоевского? Человек в синем кителе омерзительно захихикал. Куда? Куда же его деть? Я пробежалась по корешкам. В голове замелькали обрывки фраз.

Из дома вышел человек. После смерти мужа Софья Петровна поступила на курсы машинописи. Играли в карты у коногона Наумова. Как попадают на этот таинственный Архипелаг? Родные мои, целую вас. Ося.

И вдруг энергия, двигавшая мною столько часов, иссякла.

Исчезла, словно ее и не было.

В голове стало пусто и тихо.

И, ощутив наконец страшную усталость, я твердо положила хуй в центр пустого стола и легла спать.

P.S.

Свободный хуй, как я про себя с тех пор называю это изделие, лежит на моем столе до сих пор. Иногда кто-нибудь из посетителей находит его среди завалов бумаг и блокнотов, недоуменно вертит в руках и кладет обратно.

Я догадывалась, что хозяин нашей квартиры – мудак. Например, о чем-то таком я думала, когда он занудно и скрупулезно, до самой последней копейки высчитывал мне коммунальные платежи, а затем не возвращал уплаченные излишки. Кроме того, мне настойчиво говорили об этом электрик и сантехник: оба они были убеждены, что только врожденное и напитанное жизнью мудачество могло заставить человека так организовать в доме проводку и приделать на кухне кран. Но мудак – это ведь не просто дурак и бестолочь. Это такое особое сочетание глупости и стихийной подлости, которое до последнего стараешься в человеке не замечать.

Впрочем, что Анатолий-то наш мудак, можно было догадаться почти что сразу. Потому что только у настоящего, отменного мудака так драматично могли похитить икеевскую кровать.

Про кровать эту рассказал еще риелтор, с которым я связалась, увидев подходящее предложение в Интернете. Он долго переспрашивал английское название журнала, где я тогда работала, затем уточнял, нет ли у меня иностранного гражданства (что в те времена еще не было наказуемо по закону), и наконец сказал, что хозяин с некоторым опасением относится к иностранцам и женщинам.

– Понимаете, у него до этого в квартире несколько лет жила девушка. Француженка.

– И?

– Ну и вот он говорит, она у него кровать украла.

– Как украла?

– Ну как-то украла. Вывезла. Не знаю уж, что за кровать. Но, в общем, опасается он. Вы как-нибудь убедите его при встрече, что ничего такого делать не будете.

Как убедить человека, что ты не будешь красть у него кровать, я совершенно не представляла. Поэтому на встречу с хозяином шла в некотором волнении.

Квартира эта нужна была нам позарез. Я не закрыла летнюю сессию в магистратуре, и меня выселяли из общежития. В аналогичной ситуации была и моя будущая соседка. Денег на отдельную квартиру у меня не было: я работала корреспондентом в политическом журнале, и платили мне по тем временам не то чтобы плохо, но и не то чтобы хорошо. Мать моя – человек, обладающий воистину гипнотическим простодушием, – без конца удивлялась, почему редакция не готова оплачивать съем жилья для ценного кадра. Никакой особенной ценности в двадцать один год я, разумеется, не представляла, о чем руководство журнала в лице главного редактора не уставало напоминать. Но маме я ни о чем таком не говорила. «Москва», – отвечала я на все ее причитания.

Обнаруженная мной квартира была спасительной находкой: у нее были замечательное месторасположение, посильная для нас стоимость и почти одинаковый набор мебели в каждой комнате. Препятствием мог стать только хозяин с его странными предубеждениями.

Анатолий оказался подтянутым, даже слегка суховатым мужчиной лет сорока – с седенькой интеллигентной бородкой клинышком и замечательными нежно-голубыми глазами. Если бы не бородка, я затруднилась бы назвать его возраст, потому что лицо его без нее казалось совсем молодым, даже юным.